Гирченко Вл. Из прошлого байкальских рыбных промыслов

 Памяти К. Н. Пантелеева.

В Прибайкалье в эпоху его первоначальной колонизации русскими (с половиныXVII-ro века) преобладающее значение в местной добывающей промышленности получили две ее отрасли — пушной промысел и рыболовство, основой которого послужили огромные в то время рыбные богатства Байкала и впадающих в него рек Селенги и Баргузина.

К этому периоду относятся сведения о рыбных богатствах Байкала, приведенные известным основоположником старообрядчества — протопопом Аввакумом в его автобиографии («житии»). Возвращаясь из «Даур», — так называлось тогда Забайкалье, куда Аввакум был сослан в 1656 году за пропаганду «старой веры»; — он отмечает что у моря (Байкала) русских людей наехало, станица (артель) соболиная рыбу промышляет; надавали пищи, сколько нам надобно, — осетров с 40 свежих перед меня привезли, а сами говорят: «вот, батюшка, на твою часть бог в запорье нам дал; возьми себе всю». «Рыбы зело густо в нем (Байкале,)», пишет далее Аввакум: «осетры и таймени, стерляди и омули, и сиги и прочих родов много; осетры и таймени жирны гораздо (очень) нельзя жарить на сковороде: жир все будет»[1].

79

На изобилие рыбы в Байкале указывает и другой путешественник, побывавший в Забайкалье в 1675 г. — Николай Спафарий, переводчик Посольского приказа (тогдашнего министерства иностр. дел), отправленный Московским правительством в Китай для разбора и разрешения пограничных вопросов. В своем дорожном дневнике Спафарий также сообщает, что «рыбы в Байкале всякие много и осетры и сиги и иные всякие, и зверя нерпа в нем есть же много». Ко времени путешествия Спафария эксплоатация рыбных богатсв Байкала развилась уже в значительной степени. По его словам, в Прорве-озере, образовавшемся на берегу Байкала, и по впадающей в Прорву реке, «Ея» ежегодно производится рыбная ловля промышленниками, приезжающими из Братского и Иркутского острогов, рыбы ловят «бесчисленномного»; дощаники (суда) наполняются всякою рыбою[2].

В XVIII-м и в начале XIX века эти рыбные богатства, повидимому, не иссякли. Среди прибайкальского населения еще в половине XIX века было живо предание, что «в старину» во время рунного хода омуля в устьях Селенги шла такая масса рыбы, что по ней можно было свободно переходить реку, как по живому мосту[3].

Когда процесс освоения Байкала русскими был закончен, возник вопрос о праве владения рыбными ловлями на Байкале. Вопрос этот был разрешен в пользу тех групп, которые в тот период обладали в Восточной Сибири наибольшим экономическим и политическим весом. Это были — государство («казна») и только что начавший развиваться в Сибири торговый капитал, деятельными представителями которого были в ту эпоху восточно-сибирские монастыри[4]. Именно монастырям, на которые правительством была возложена миссия «крестить неверных», удалось получить с течением времени львиную долю в богатствах Байкала. Так в 1682 году только что основанному Селенгинскому Троицкому монастырю были отведены «для прокормления» рыбные ловли у оз. Байкала в Прорве[5], как раз те которые, по сообщению Спафария привлекали главное внимание тогдашних рыбопромышленников, а также ловли по р. Селенге. В 1714 г. вместо ловель в Прорве и по Селенге, которые были переданы другому, основанному в Прибайкалье, монастырю — Посольскому, Троицкий монастырь получил «в вечное владение» рыбные ловли на оз. Котокел и по речкам, впадающим в озеро и вытекающим из него[6], а впоследствии добился доходных «рыболовных мест» и на самом Байкале. Но наибольший размах монастырские рыболовные владения получили позднее к концу XVIII века. До этого взял верх на некоторое время другой представитель торгового капитала титулованный откупщик—монополист. Так, при Елизавете большая часть рыболовных угодий Байкала была отдана в арендное содержание графу Шувалову, который в тоже время арендовал рыбные ловли на Белом море[7]. Характерно, что эта эпоха (половина XVIII века) отмечена развитием на Байкале пиратства (морского разбойничества). Рыбопромышленные и купеческие суда и лодки ходили по Байкалу будучи вооружены так называемыми «единорогами» (особый вид пушек) для защиты от разбойников, разъезжавших тогда по Байкалу большими шайками.

Откупы на рыбные ловли были отменены указом 10 августа 1762 г. и господства монополистов-откупщиков сменилось на Байкале господством «духовных владельцев» монастырей, которые добившись от правительства получения разного рода «жалованных грамот», сосредоточили в своих руках в течение XVIII и XIX века почти все лучшие рыбные ловли на Байкале. Кроме двух забайкальских монастырей Троицкого и Посоль-

80

ского — получили рыбные ловли на Байкале монастыри Иркутский Вознесенский, Якутский, Киренский, «архиерейские дома» — Иркутский и Читинский.

Некоторая часть рыболовных вод Байкала осталась за казною, а меньшие по пространству и худшие по добыче ловли были предоставлены «береговым владельцам» — бурятам, тунгусам и русским крестьянам.

Центром бурятского рыболовства с конца XVIIвека была речка Малая Бугульдейка, впадающая в Байкал, и прилегающая к этому району часть Байкала. Эти рыбные ловли своими богатствами привлекали не только русских промышленников, но и являлись предметом споров между отдельными бурятскими родами[8].

О доле монастырей в рыбных ловлях Байкала можно судить по сохранившимся в архивах сведениям о том, что, например, в 1809 г. Якутский Спасский монастырь владел безоброчно «морскими заливами, называемыми Соры, Березов, Байхор, Черемховой и верхнее устье (Селенги) с заливами и истоками, пространством на 10 верст, ширины на 3 версты, а от дресвы Абагаевской по Селенге реке вниз по течению до Байкала и по Быстрой»[9].

С самого начала промыслового рыболовства на Байкале добыча рыбы производилась артелями. Крестьяне, поселившиеся по pp. Селенге и Баргузину, а также буряты Ольхонского ведомства издавна стали складываться в артели: они заводили сообща все орудия и принадлежности лова и добычу делили поровну. Так как рыболовные места, отведенные бурятам и крестьянам, были недостаточны и плохи в отношении привала рыбы, то артели вынуждены были арендовать рыбные ловли у казны и в особенности у монастырей, которые в большинстве случаев не эксплоатировали непосредственно принадлежащих им ловель, а предпочитали без всяких трудов и расходов получать значительные денежные суммы путем сдачи ловель в аренду. На почве этой аренды развернулась борьба между крестьянством — с одной стороны, — чиновничеством и купечеством — с другой, которые, благодаря своим связям с администрацией, а также при помощи взяток, имели возможность получать в аренду на продолжительные сроки и по низким ценам лучшие монастырские и казенные ловли, а потом, с большой прибылью для себя, сдавали их крестьянским и бурятским артелям, а также мелкому городском купечеству и мещанам, занимавшимся рыбным промыслом. Архивные материалы сохранили значительное количество сведений об арендовании рыболовных вод Байкала и о той спекуляции, которая широко развилась на почве этих арендных отношений.

Так, в 1798 г. крестьяне Ильинского ведомства (район нижней Селенги) ходатайствовали об отдаче им арендованных у казны Верхнеудинским провиант-комиссаром Седых рыбных ловель по р. Селенге, при чем указывали, что эти ловли принадлежат «к их дачам и владениям». Крестьяне жаловались, что Седых сдает арендованные им ловли разным лицам «за немалую сумму, яко откупщик» не менее 100 руб., что по тому времени составляло значительную сумму[10].

Еще более крупные столкновения происходили у того же Седых, также по вопросу об арендовании им рыболовных степей по Селенге, — с крестьянами с. Тарбагатайского. Когда Седых явился в Тарбагатайскую Мирскую Избу, собравшиеся там крестьяне хотели его «садить в цепь», угрожали «отвезти его в город в вилах и бить стягом», кричали, что он «имеет пуговишную душу» и что ему «головы своей добром не сносить»[11].

Другие чиновники не отставали от провиант-комиссара, во-всю спекулируя с рыбными ловлями. Так, верхнеудинский казначей Степанов взял в аренду с 1795 по 1800 г. рыболовные статьи на Байкале на огромном протяжении — от устьев Селенги до речки Кики. Крестьяне нередко противодействовали таким арендаторам-спекулянтам при производстве этими арендаторами промысла — «чинили промыслам помешательство».

81

Чиновные арендаторы обычно применяли хищнические способы лова на арендованных ими статьях. В 20-х годах XIX века кударинские крестьяне просили администрацию воспретить коллежскому секретарю Сысолятину, арендовавшему ловли в устьях Селенги, ловить рыбу (осетров) так называемыми «самоловами»[12], так как этот способ ловли вредно отражается на промысле крестьян. По этому поводу Сибирский генерал-губернатор (Сперанский) предложил Иркутской городской Думе созвать известных ей рыбопромышленников и отобрать у них сведения, действительно-ли вредны самоловы для промысла. Дума сообщила, что созванные ею иркутские мещане и цеховые, занимавшиеся рыбным промыслом по Селенге, удостоверили, что производимый Сысолятиным промысел «самоловами» есть «действительно вредный», потому что этот способ препятствует выходу рыбы из моря в Селенгу. Рыба, «срываясь с крючков и быв повреждена, выходит из сил от истекающей крови, гибнет и уносится по течению реки обратно». На основании этого отзыва краевая администрация воспретила ловлю осетров посредством «самоловов» и предписала уничтожить эти орудия лова[13].

Сдавая в аренду свои рыболовные статьи, казна производила эту операцию весьма бесхозяйственно: ловля сдавались по низким ценам, и вся разница между казенным «оброком» и теми ценами, которые платили субарендаторы, попадала целиком в карман первого арендатора. В начале XIX века иркутские купцы Сибиряков и Киселев арендовали у казны рыбные ловли на Байкале на протяжении 60 верст всего за 200 р. в год, в результате чего получили «величайшие прибытки»[14].

«Духовные» владельцы байкальских рыбных ловель, в свою очередь, всячески старались захватить в свои руки и те рыбные статьи, которые были отведены крестьянам. Так, в начале XIX века игумен Посольского монастыря Петр добился того, что крестьяне с. Посольского особым договором отдали монастырю «в вечное владение» принадлежавшие им рыбные ловли на «Каргинском Сыру». Эта сделка носила настолько кабальный характер, что администрация была вынуждена ее аннулировать[15].

Более успешные для церковников результаты получились от воздействия их на крестьян с. Кударинского. Кударинды «для спасения души» подарили принадлежавшие им рыбные ловли в устьях Селенги и на Байкале — местной Кударинской церкви, которая потом передала этот «дар» Киренскому монастырю. Кударинцам пришлось платить монастырю ежегодно около 1000 руб. аренды за свои бывшие статьи[16].

Рыбные промыслы на Байкале издавна производились артелями. К концу же XVIII века главных артелей на Байкале было четыре: 1) Каргинская, 2) Култукская, 3) Березовская (по р. Селенге) и 4) Ольхонская, производившая свои промыслы около острова Ольхона, в речке Бугульдейке и реках Баргузине и Верхней Ангаре. Артели имели свои собственные суда для сплава рыбы в Иркутск. При рыбных ловлях соблюдался большой порядок, и главное внимание было обращено на то, чтобы в озере безвременно не пугать рыбы в ту пору, когда она рунами приближается к устьям рек для метания икры[17].

В результате продолжительной практики артелей уже в XVIII веке сложился целый кодекс обычного права рыболовства на Байкале, нашедший свое частичное отражение в различных «положениях» и «правилах» рыболовства, издававшихся краевой администрацией, начиная с первой четверти XIX века.

В начале рыбные промыслы существовали только в устьях рек. Ловили преимущественно осенью, когда омуль шел «руном» в реки Селенгу, Баргузин, Верхнюю Ангару для метания икры. Чтобы добыть значительное количество рыбы тогда не требовалось ни особенных затрат, ни значительного времени. Но с уменьшением улова промысел стал производиться и «на море», — рыбаки начали выезжать на самое озеро Байкал,

82

чтобы перехватить рыбу направлявшуюся к устьям рек. Вместе с тем начали изменяться и орудия лова: на ряду с неводом в качестве орудия лова употреблялись и сети.

В первой четверти XIX века ежегодная добыча на Байкале и по впадающим в него рекам, по сведениям, приводимым А. Мартосом (1823 г.), выражалась в следующих круглых цифрах: омулей свыше 10 миллионов штук, прочей рыбы, (хариуз, таймень ленок и др.) до 10 мил. шт. и осетров и стерляди до 1000 пудов[18]. Осенний лов на Селенге давал до 7 милл. штук; случалось, что из одной тони вынималось до 100 тысяч омулей. Но постепенно размеры добычи стали падать, и уже в 1836 году в Селенге было добыто только до 700 тыс. омулей.

Одною из причин падения размера добычи было применение хищнических приемов ловли рыбопромышленниками. В обильные рыбой годы часть улова по недостатку рабочих рук и соли не могла быть засолена, и пойманую и уже «уснувшую» рыбу сваливали массами обратно в реку или Байкал. Привал рыбы к устьям рек уменьшился вследствие засорения устьев главных рек — Селенги, Баргузина, В. Ангары — песчаными наносами. Это явление побудило рыбопромышленные артели предпринять с конца XVIII века работы по очистке от песка устьев рек для беспрепятственного хода рыбы. Такие работы производились и в XIX веке до 30-х годов силами артелей с помощью местных крестьян[19].

Мероприятия регулирующего и контрольного характера по байкальской рыбопромышленности были установлены «Положением об омулевом промысле в реке Селенге», утвержденном краевой администрацией в 1816-м году. «Положение» это было составлено на основании сведений, собранных среди рыболовецкого населения, верхнеудинским исправником Геденштромом. Он был одним из главных сотрудников известного иркутского губернатора Трескина по управлению тогдашней Иркутской губернией, включавшей в себя в то время и все Забайкалье. Человек очень образованный, говоривший на нескольких европейских языках, сделавший впоследствии значительный вклад в географическую науку описанием берегов Ледовитого океана и очерками Сибири, Геденштром в то же время отличался отсутствием каких либо моральных устоев, в частности был крупным взяточником. Ревизией Сперанского в 1820 году он был за ряд служебных преступлений отрешен от должности.

Из содержания «Положения об омулевом промысле»[20] видно, что Геденштром старался возможно глубже изучить условия байкальской рыбопромышленности. «Положение» дает нам некоторое представление о том, в каком состоянии находилась эта рыбопромышленность в первой четверти ХIХ века. В разработке «Положения», как это видно из указа Иркутского губернского правительства от 25 ноября 1816 года[21], принимали участие «старшины Селенгинского омулевого промысла, избранные от целого сословия рыбопромышленников». Эти старшины «по внимательнейшем соображении местных обстоятельств сего промысла» представили в дополнение к проекту «Положения» ряд предложений, разработанных ими совместно с Геденштромом. Первое предложение старшин заключалось в том, чтобы во время рунного хода омуля в Селенгу все рыболовные статьи, состоящие во владении монастырей и казны и арендуемые у них частными лицами, были предоставлены «свободному всех промыслу». Это мотивировалось тем соображением, что рыболовные места по Селенге «издревле доныне завсегда во время омулевого хода были свободны», и что при допущении на это время исключительного права на промыслы одним арендаторам этих статей, «промысел сей сделался бы монополией одних хозяев (владельцев) сих статей в общий вред». Приведенное предложение, в котором отражалось недовольство рыболовецкого крестьянского населения создавшейся монополией монастырей и казны в сфере владения рыболовными водами Байкала, указывало, таким образом, и конкретную меру, посредством которой можно было аннулировать эту монополию на то время, когда производился в наибольших размерах улов омуля. Любопытно указание, что временное прекращение владельческих прав на

83

ловли было обычаем, практиковавшимся издавна и являвшимся, повидимому, пережитком того времени, когда воды Байкала и впадающих в него рек были еще «вольными».

Затем старшины предложили разрешить в практике рыболовства употребление запрещенных до этого орудий лова — «сака»[22] и «поплавней», причем указывали, что запрещение этих орудий, лишает возможности заниматься промыслом бедняцкий слой населения, который не имеет средств завести невод. Это предложение являлось уступкой этому слою со стороны более зажиточной части рыбопромышленников, представителями которой и были старшины. Но сделав эту уступку, старшины старались ввести употребление саков в довольно узкие границы; «саковщикам» запрещалось во время рунного хода спускаться ниже границ промысла и главных тонь (такой границей было селение Жилина) «под опасением взысканий». Надзор за соблюдением саковщиками этого правила принимали на себя «неводчики».

Еще более характерным было третье предложение старшин, заключавшееся в том, чтобы на время омулевого хода ежегодно «сводить» кударинских бурят с устьев Селенги, при чем эта мера должна была проводиться «под наблюдением полиции». Старшины указывали, что «таковое ежегодное скочевание бурят с устьев Селенги не может быть им в тягость ибо и сами они ежегодно весною перед вскрытием реки перекочевывают со всем скотом своим в летние юрты, летом же до омулевого промыла занимаются в сих местах сенокошением». В какой мере выполнялось это предложение, получившее, как и все другие предложения старшин, утверждение со стороны краевой администрации, — установить по архивным материалам пока не представляется возможным.

Самое «Положение об омулевом промысле», дополнением к которому служили вышеприведенные предложения старшин, представляло из себя нечто в роде устава рыболовных артелей, сводку правил относительно изготовления и использования при рыболовстве неводов, исчисления рыболовных паев («участков») соответственно доставленному каждым пайщиком количеству орудий и принадлежностей лова и т. п. Так напр. «матня» невода составляла 2 пая, лодка «неводник» — 1 пай, целый невод со всеми принадлежностями считался в 17 паев и пр.

Основной производящей промысел единицей являлась артель. В артелях от каждого невода избирался так называемый «башлык» — из «почетных хозяев», который получал «совершенное право распоряжаться в наряде рабочих к неводным работам, располагать в метке тоней расчеты и в разделе по участкам рыбы, с должною за упущение обязанности ответственностью». Рабочие или «подкрутчики при неводьбе» должны были относиться к башлыку «с должным всегда уважением и послушанием и к разделу рыбы отнюдь не вступаться».

Неводчики обязаны были наличных людей и все свои орудия и принадлежности лова предъявлять на Чертовкинской пристани (на Селенге в нижнем ее течении) полицейскому чиновнику, который регистрировал заявку и выдавал неводчикам свидетельства на право производства промысла. «Положением» установлен был порядок установки очередей лова.

«Положение» 1816 года было направлено в защиту интересов, главным образом, более состоятельных групп крестьянства, занимавшегося рыбными промыслами на Байкале, а также мелкого городского мещанства и купечества, которые издавна принимали деятельное участие в рыбопромышленности. Уступка, сделанная в «Положении» — бедняцкому населению «саковщикам» — была дана, как было указано выше, с оговорками и ограничениями, и не могла удовлетворить этот слой рыболовов.

Спустя два года после издания «Положения» — в 1818 году верхнеудинский исправник Геденштром представил в Иркутское губернское правительство доклад о произведенном им в 1818 году специальном обследовании омулевого промысла[23]. Сущность обследования Геденштромом «необыкновенных обстоятельств сего промысла» заключалась в следующем: не смотря на большой привал рыбы, лов 1818 года был скудный. Причиной этого было поднятие уровня реки Селенги («прибылая вода»), при чем рыба, войдя

84

в устья и перейдя уже установленную границу, ниже которой лов воспрещался, вскоре «сдалась назад» и остановилась ниже границ, затем разбрелась в залавках и ямах по всем, даже мельчайшим протокам. Тони были затоплены. При наличии таких неблагоприятных условий Геденштром, с согласия всех неводчиков и старшин, разрешил лов ниже установленных границ до самых устьев, т. е. на том пространстве, где стояла рыба. Ловить было разрешено не только неводами, но и саками, кривдами[24] и поплавнями. Оказалось, что промысел, производившийся на указанном пространстве неводами, был: «самый малозначущий», напротив, лов посредством саков был весьма обильный, так что наибольшее количество рыбы было упромышлено саковщиками. Вывод, который Геденштром делал из своих наблюдений 1818 г., сводился к тому, что «омулевый промысел неводами изобилен быть может только в малую и среднюю воду; когда рыба привалит в реку, то ни сака и ни невода, а только прибылая вода ее останавливают, следовательно, саки во всякое время, особенно же при стоянии рыбы, имеют изобильный промысел и никакого помешательства неводам причинить не могут, тем менее расстроить промысел или испугать рыбу». Геденштром пояснял далее, почему раньше такие орудия лова, как саки, кривды и поплавни были запрещены, как вредные. Оказывается, в данном случае сыграло свою роль то социальное расслоение, которое имело место среди рыболовецкого населения.

«Положение об омулевом промысле» 1816 года, как удостоверяет Геденштром, было составлено им на основании мнений, отобранных от рыбопромышленников, которые все были неводчики. Саками же ловят «одни бедные люди, которых голос при достаточных (т. е. зажиточных) своих общественниках редко бывает слышен». «Неводчики» пишет далее Геденштром, «кроме зависти имели две причины, по которым старались ограничить или совсем запретить саки: первая, — саковщики всю наловленную рыбу свою спешат продавать засольщикам в Чертовкиной пристани, чрез что цена на рыбу понижается ко вреду неводчиков, которые или сами ее солят или продают сколь можно за высокую цену; вторая, — саковщики, бывши людьми бедными, при запрещении саков принуждены итти к неводчикам из подкрути[25], через что они ныне то выигривают, что уже никакого недостатка в подкрученниках, или работниках, не имеют».

Эти корыстолюбивые расчеты неводчиков побудили их в прежнее время исходатайствовать у начальства установку границ, ниже которых лов неводами и саками был строго воспрещен. Границы эти «по голосу неводчиков» поставлены в таком расстоянии от устья, на котором тонь не имеется, следовательно, где саками всегда изобильный бывает лов, а неводами ловить неудобно, что и было ясно доказано в промысловый период 1818 года.

В результате всех приведенных соображений Геденштром, — «в предотвращение всякого стеснения в столь важном рыбном промысле, отчего неминуемо ловится менее рыбы и цены на оную возвышаются к вреду общества и к выгоде одних неводчиков», — предложил следующие конкретные меры: 1) уничтожить границы, установленные для лова на р. Селенге, наблюдая строго лишь за тем, чтобы во время самого входа рыбы в реку при самом устье никто не промышлял. Выгода от уничтожения границ будет заключаться, по мнению Геденштрома, в том, что саками еще до разброда рыбы и прежде неводов наловлено уже будет множество рыбы, немедленная продажа которой Иркутским засольщикам снизит и установит цену на рыбу; 2) разрешить свободное употребление для лова саков, кривд и поплавней ‑ всюду, кроме самого устья. Этим самым вновь «откроется беднейшему классу источник к содержанию своему, который положением 1816 года был отвлечен в пользу одних неводчиков»; 3) упразднить выдачу билетов на ловлю, предоставив артелям, как это было прежде, свободу делать между собою проверку и устанавливать очереди, каковой порядок существовал с давних лет до 1816 года; 4) упразднить промысловых старшин, потому что при разрешении лова саками, главнейшее занятие этих старшин — гоняться за саковщиками — прекратится, оста-

85

вить же их для наблюдения какого-либо порядка совершенно бесполезно, потому что это является обязанностью полицейского чиновника, а на тонях — башлыков.

Все эти предложения Геденштрома были утверждены Иркутским губернским правительством в 1818 г. и, надо полагать, были проведены в жизнь.

Возникает вопрос, почему у администрации, в частности у Геденштрома, появились такие «симпатии» к рыболовецкой бедноте? Здесь нужно иметь в виду, что «трескинская» администрация (возглавлявшаяся иркутским губернатором Трескиным) очень часто прибегала к демагогии, желая этим афишировать свои заботы о «простом народе» в противовес другим социальным и сословным группам, с которыми администрация в данный момент враждовала по тем или иным причинам. Все такие мероприятия были мимолетным красивым жестом и, по миновании в них административной надобности, быстро аннулировались.

Уже «Положение об омулевом промысле» 1816 года свидетельствовало о том, что прежние артели значительно видоизменились по своей сущности. Наряду с членами-артельщиками являются наемные рабочие — «подкручики», эксплоатируемые башлыком и группой наиболее состоятельных артельщиков. Положение маломощных членов артели, которые закабалялись посредством кредита, получаемого ими от состоятельных артельщиков, мало чем отличалось от положения наемных рабочих. Мало-по-малу название «артель» становилась только вывеской, под которой скрывалось предприятие кулаческо-капиталистического типа. Этот процесс перерождения рыболовных артелей развивается на всем протяжении XIX в. и переходит и в ХХ-й век.

К 30-м годам XIX в. падение добычи омуля в Селенге выявилось вполне определенно. Тогда все рыбопромышленники бросились на В. Ангару, и в 1836 году там было добыто омуля до 10 милл. штук, при чем из одной тони вынималось до 200 тыс. тт. Но и здесь началось то же хищничество, и то же расточение рыбных богатств, как и на Селенге. Масса выловленной рыбы, за невозможностью ее засолить, выбрасывалась[26].

Между русскими рыбопромышленниками и тунгусами, кочующими по берегам В. Ангары и Кичеры, очень часто возникали столкновения из-за права рыболовства в этих реках и в Байкале, против их устья. Сибирский Комитет, рассмотрев этот вопрос, постановил в 1837 г., что воды Байкала вообще, а также ничем не занятые острова против устьев В. Ангары и Кичеры свободны для рыболовства, самые же устья этих рек составляют принадлежность кочующих по берегам их тунгусов[27]. Конечно, это правило нисколько не касалось владельческих прав монастырей, архиерейских домов и казны. Однако, тунгусы не имели возможности поставить эксплуатацию предоставленных им рыболовных вод в достаточной мере рационально: они извлекали из сдачи в аренду рыбных ловель крупным иркутским рыбопромышленникам не более 1200 рублей в год, тогда как промышленникам они доставляли ежегодно до 100 тыс. рублей[28].

Средняя годовая добыча омуля в 30-х и 50-х годах XIX века выражалась в следующих цифрах:

РАЙОНЫ	30-е годы		50-е годы
	IIIтук	Боченков	Боченков
По реке Верхней Ангаре	10,5 мил.	7000	3500
» » Селенге	1,35 мил.	1500	500
» » Баргузину	1,1 мил.	1000	300[29]

86

Приведенные цифры указывают, что добыча омуля в 50-х годах значительно упала по сравнению с 30-ми годами, которые в свою очередь были временем уменьшения улова по сравнению с предшествовавшим периодом.

Содержащиеся в печатной литературе данные о байкальском рыболовстве, 60-х и 70-х годов XIX века очень скудны: архивные материалы также еще не разработаны. Можно привести за этот период лишь некоторые сведения об участии в рыбном промысле бурят ведомства Ольхонской Степной Думы. Ольховские буряты занимались рыбопромышленностью издавна. Во второй половине XIX века (60—70-е годы) главный их промысел был в В. Ангаре и в той части Байкала, которая прилегала к верхне-ангарскому району. Обычно ольхонцы вступали в артели иркутских купцов—рыбопромышленников, упромышленную рыбу артельщики продавали сообща и потом производили расчеты между собою. В годовых отчетах Ольхонской Степной Думы неизменно указывалось, что единственно благодаря рыбному промыслу ольхонцы могут оплачивать ясак, земельные повинности и прочие казенные налоги и сборы, а также пропитывать свои семейства.

В 60-х годах байкальские рыбопромышленники были объединены в особое общество, которое между прочим разбирало различные дела и конфликты, возникавшие при производстве промыслов. Особенно частыми были конфликты на почве раздела добычи между членами артели или «спарщиками», как они назывались в официальных документах того времени (название артели было «спарка»). Буряты Ольхонского ведомства, поступавшие в такие «спарки», без зазрения совести обсчитывались своими компанионами так, в 1870 году один из членов об-ва рыбопромышленников Кудрин указывал на то, что главные промышленники в Верхне-Ангарском районе — Сверлов, Елезов, Шипунов, Самарин и др. «допускали недобросовестность, обиды и обирательства самых бедных промышленников — бурят и тунгусов». Были случаи, что в некоторых «спарках» отнимали очередные тони у бедняков и утаивали или крали у них рыбу, но об этих беззаконных действиях никогда не сообщалось администрации. «Что же касается до жалоб бедных рыбопромышленников», пишет Кудрин, «то они не принимаются, а только лишь для примера посудят и поговорят, а потом все остается в забвении»[30].

Процесс окулачивания артелей, возникший в начале XIX века, продолжал развиваться и в дальнейшем, что вполне определенно было установлено исследователями рыболовецкого быта 80-х годов XIX века. Различная степень зажиточности пайщиков создала прочную паутину, целую систему кулачества. Так, по данным, привозимым доктором Н. В. Кирилловым, в низовых селениях но р. Баргузину в 80-х годах в числе рыболовов — пайщиков было 3 кулака и 70 служивших у них работников. «Впрочем официально этого не заметить», пишет Кириллов, «все они пайщики и имеют отдельное «собственное заведение». Бедняки нуждаются в соли, мотаузе для починки сетей и пр., богачи снабжают их «за процент». Таким образом, если бы невод заработал и 100 рублей (на пай), бедняку придется лишь 80—50 руб. Часто бывает, что бедняк еще непойманную рыбу вынужден запродать вперед богачу своего невода»[31].

К концу XIX века, в 1897 г., было добыто омулей более 6 миллионов штук, ценностью свыше 600 т. руб. Прочей рыбы (хариуз, таймень и др.) по всей Забайкальской области, включая и байкальские промыслы, добыто на сумму приблизительно 200 тысяч рублей.

Исследовавший в 1900—1901 годах фауну Байкала проф. А. А. Коротнев, отмечая, как общепризнанный и априорно вполне вероятный факт, что рыба в Байкале с каждым годом уменьшается в количестве, констатировал наряду с этим факты, указывавшие на изумительное обилие рыбы в период его обследования. Так летом 1900 года в Баргузинском заливе, где рыба снята рыбопромышленником Сверловым, улов был так велик, что посуды не хватило и, наполнив 900 боченков (по 1000 штук в каждом), пришлось покончить ловлю.

87

Тот же исследователь рисует картину хищничества при производстве промысла в устьях Селенги. Во время рунного хода хищники каждую ночь, а то и днем, перегораживают все 15 проток Селенги, составляющих дельту этой реки при впадении ее в Байкал, чем совершенно преграждают ход рыбы в реку; одновременно несколько сот лодок вылавливают остановившуюся рыбу как на Байкале, так и в устьях. Затем в 7 приблизительно верстах на главных протоках (Средней, Галутой). также несколько сот лодок с саками поджидают входящего в реку омуля, а несколько далее, в 9 верстах, промышленники поджидают рыбу уже с неводами, закидывая их тоже во всю ширину реки[32].

Таковы некоторые моменты из истории байкальского рыбного промысла. Важность этого промысла для Бурятии заставляет желать, чтобы изучение байкальской рыбопромышленности в прошлом и настоящем и составление, на основе этого изучения, перспектив развития ее в будущем, было поставлено одной из очередных задач планирующих и научных организаций Бурятии.

88

[1] «Житие Аввакума, написанное им самим», изд. 2-е, с. 15.

[2] Путешествие Спафария, II. 82, сс. 119, 121.

[3] Этопредание записал Гагемейстер, производивший в половине XIX века экономическое обследование Сибири (см. его «Статистическое обозрение Сибири.» М. 1854 г., ч. II, с. 229). В конце XIX в. старики еще помнили время, когда рыбы шло так много что собаки принимались лаять на необыкновенный шум в реке (Мат. Куломзин Комиссии, вып. 14, с. 91).

[4] Монастыри велина землях отведенных им «вотчин» обширное зерновое хозяйство, имели большие стада рогатого скота и лошадей, собирали в своих кладовых разнообразные товары, поступавшие в монастыри в виде «вкладов» от благочестивых богомольцев. Значительная часть этой «продукции» монастырского хозяйства реализировалась на рынке, привлекая в монастырскую «казну» большие суммы.

[5] Дополнения к Актам Историч., VIII, № 91.

[6] Токмаков. Описание Троицкого Селенгинского монастыря. М. 95, с. 13.

[7] Гагейместер, н. с, с. 236. Покровский Рус. ист., т. III, с. 91.

[8] Сборник материалов по истории Бурятии XVIII и начала XIX века. В.-Уд. 26, сс. 1, 17, 34, 37.

[9] Архив Кабанского вол. правл. 1809 г., д. № 1.

[10] Архив Верхнеудинских городничих, 1798 г., № 1047.

[11] В. Гирченко. Из истории переселение в Прибайкалье старообрядцев — семейских, с. 14.

[12] «Самолов» состоит из крючков, прикрепленных к длинной веревке: к крючкам подвязываются поплавки, чтобы крюк остреем держался кверху.

[13] Архив Иволгинского Волостного Правления, 1820 г. д. № 582.

[14] Архив Кабанского Волостного Правления, 1909 г. № 1.

[15] Там же, 1807 г., д. № 16.

[16] «Сибирские письма (Селенгинск) — «Сибирские вопросы», 1908 г., № 41—42.

[17] Гагемейстер, и. с. 236—7.

[18] А. Мартос. Письма о Восточной Сибири. М., 1827. с. 199.

[19] Гагемейстер, н. с. 229, 237.

[20] Архив Верхнеудинских городничих, 1816 г. № 3154, л. 481 сл.

[21] Там же, л. 479 сл.

[22] «Сак ‑ мешок плетеный из тонкого мотауза с палкой в виде ручки. Саки похожи на мешки для ловли бабочек. «Поплавни» — разновидность сака.

[23] Архив Верхнеуд. городничих, 1818 г., № 3466.

[24] Разновидность «сака».

[25] Т. е. в наемные работники.

[26] Гагемейстер, и. и., 230.

[27] Вагин. Историч. сведения о деятельности Сперанского в Сибири., т II, 358.

[28] Фауна Байкала. Юбилейный сборник под ред. Л. Коротнева. Киев, 1901, с. 38.

[29] Таблица составлена соответственно цифрам, приведенным у Гагемейстера, н. с., с. 233. Число омулей, помещаемых в один боченок, различно для каждого района.

[30] Архив Ольхонской Степной Думы, св. 5, д. 142.

[31] Н. Кириллов. «По поводу вопроса о байкальском рыболовстве» — «Сибирь», 1886 г., № 27.

[32] Фауна Байкала, с. 19.

ПУБЛИКАЦИЯ:  Гирченко Вл. Из прошлого байкальских рыбных промыслов // Жизнь Бурятии, № 1-3. Верхнеудинск, 1928. С.79-88.