Куприн А.И. Макрель

 

Идет осень.  Вода  холодеет.  Пока  ловится  только  маленькая  рыба  в мережки, в эти большие вазы из сетки, которые прямо с  лодки  сбрасываются на дно. Но вот раздается слух о том, что Юра Паратино оснастил свой баркас и отправил его на место между мысом Айя  и  Ласпи,  туда,  где  стоит  его макрельный завод.

 Конечно, Юра Паратино - не германский император, не знаменитый бас,  не модный писатель, не исполнительница цыганских романсов, но когда я думаю о том, каким весом и уважением окружено его имя на  всем  побережье  Черного моря, - я с удовольствием и с гордостью вспоминаю его дружбу ко мне.

 Юра  Паратино  вот  каков:  это  невысокий,  крепкий,   просоленный   и просмоленный грек, лет сорока. У  него  бычачья  шея,  темный  цвет  лица, курчавые  черные  волосы,  усы,  бритый  подбородок  квадратной  формы,  с животным угибом посредине, -  подбородок,  говорящий  о  страшной  воле  и большой жестокости, тонкие, твердые, энергично  опускающиеся  углами  вниз губы. Нет ни одного человека  среди  рыбаков  ловчее,  хитрее,  сильнее  и смелее Юры Паратино. Никто еще не мог перепить Юру, и никто не  видал  его пьяным. Никто не сравнится с Юрой удачливостью - даже сам знаменитый Федор из Олеиза.

Ни в ком так сильно не  развито,  как  в  нем,  то  специально  морское рыбачье равнодушие к несправедливым  ударам  судьбы,  которое  так  высоко ценится этими солеными людьми.

Когда Юре говорят о том, что  буря  порвала  его  снасти  или  что  его баркас, наполненный доверху дорогой рыбой, захлестнуло волной и  он  пошел ко дну, Юра только заметит вскользь:  

- А туда его, к чертовой матери! - и тотчас же точно забудет об этом.

Про Юру рыбаки говорят так:

- Еще макрель только думает из Керчи идти сюда, а уже  Юра  знает,  где поставить завод.

Завод - это сделанная из сети западня в десять сажен длиною  и  саженей пять в ширину. Подробности мало кому интересны. Достаточно только сказать, что рыба, идущая ночью большой массой вдоль  берега,  попадает,  благодаря наклону сети, в эту западню и выбраться оттуда уже  не  может  без  помощи рыбаков, которые поднимают завод  из  воды  и  выпрастывают  рыбу  в  свои баркасы.  Важно  только  вовремя  заметить  тот  момент,  когда  вода   на поверхности завода начнет кипеть, как каша в  котле.  Если  упустить  этот момент, рыба прорвет сеть и уйдет.

И  вот,  когда  таинственное  предчувствие  уведомило  Юру   о   рыбьих намерениях,  вся  Балаклава  переживает  несколько  тревожных,  томительно напряженных дней. Дежурные мальчики день и ночь следят  с  высоты  гор  за заводами, баркасы держатся  наготове.  Из  Севастополя  приехали  скупщики рыбы. Местный завод консервов приготовляет сараи для огромных партий.

Однажды ранним утром повсюду - по  домам,  по  кофейным,  по  улицам  - разносится, как молния, слух:

- Рыба пошла, рыба идет! Макрель зашла в заводы к  Ивану  Егоровичу,  к Коте, к Христо, к Спиро и к Капитанаки. И уж конечно, к Юре Паратино.

Все артели уходят на своих баркасах в море.

Остальные жители поголовно на берегу: старики,  женщины,  дети,  и  оба толстых трактирщика, и седой кофейщик Иван Адамович, и  аптекарь,  занятой человек, прибежавший впопыхах на минутку,  и  добродушный  фельдшер  Евсей Маркович, и оба местных доктора.

Особенно важно то обстоятельство, что первый баркас, пришедший в залив, продает свою добычу по самой дорогой пене, - таким образом, для дожидающих на берегу соединяются вместе и интерес, и спорт, и самолюбие, и расчет.

Наконец в том месте, где горло бухты сужается за горами,  показывается, круто огибая берег, первая лодка.

- Это Юра.

- Нет, Коля.

- Конечно, это Генали.

У рыбаков есть свой особенный шик. Когда улов особенно богат,  надо  не войти в залив, а прямо влететь на веслах, и трое гребцов  мерно  и  часто, все как один, напрягая  спину  и  мышцы  рук,  нагнув  сильно  шеи,  почти запрокидываясь  назад,  заставляют  лодку  быстрыми,  короткими   толчками мчаться по тихой глади залива.  Атаман,  лицом  к  нам,  гребет  стоя;  он руководит направлением баркаса.

Конечно, это Юра Паратино!

До самых бортов лодка наполнена белой, серебряной рыбой, так  что  ноги гребцов лежат на ней вытянутыми прямо и попирают ее. Небрежно, на ходу,  в то  время  когда  гребцы  почти  еще  не  замедляют  разгона  лодки,   Юра соскакивает на деревянную пристань. Тотчас начинается торг со скупщиками.

- Тридцать! -  говорит  Юра  и  хлопает  с  размаху  о  ладонь  длинной костлявой руки высокого грека.

Это значит, что он хочет отдать рыбу по тридцать рублей за тысячу.

- Пятнадцать! - кричит грек и, в свою очередь, высвободив  руку  из-под низу, хлопает Юру по ладони.

- Двадцать восемь!

- Восемнадцать!

Хлоп-хлоп...

- Двадцать шесть!

- Двадцать!

- Двадцать пять! - говорит хрипло Юра. - И у меня  там  еще  идет  один баркас.

А в это время из-за горла бухты показывается еще один  баркас,  другой, третий, еще два сразу. Они стараются перегнать друг друга, потому что цены на рыбу все падают и падают. Через полчаса за тысячу уже платят пятнадцать рублей, через час - десять и, наконец, пять и даже три рубля.

К вечеру вся Балаклава нестерпимо воняет рыбой. В каждом  доме  жарится или  маринуется  скумбрия.  Широкие  устья  печей  в  булочных  заставлены глиняной черепицей, на  которой  рыба  жарится  в  собственном  соку.  Это называется:  макрель  на  шкаре  -  самое   изысканное   кушанье   местных гастрономов. И все кофейные и трактиры наполнены дымом и  запахом  жареной рыбы.

А Юра Паратино - самый широкий человек во всей Балаклаве  -  заходит  в кофейную, где сгрудились в табачном дыму и рыбьем  чаду  все  балаклавские рыбаки, и, покрывая общий гам, кричит повелительно кофейщику:

- Всем по чашке кофе!

Момент всеобщего молчания, изумления и восторга.

- С сахаром или без сахару? - спрашивает  почтительно  хозяин  кофейни, огромный, черномазый Иван Юрьич.

Юра в продолжение  одной  секунды  колеблется:  чашка  кофе  стоит  три копейки, а с сахаром пять... Но  он  чужд  мелочности.  Сегодня  последний пайщик на его баркасе заработал не меньше  десяти  рублей.  И  он  бросает пренебрежительно:

- С сахаром. И музыку!..

Появляется музыка: кларнет и бубен. Они бубнят и дудят до самой поздней ночи однообразные, унылые татарские песни. На  столах  появляется  молодое вино -  розовое  вино,  пахнущее  свежераздавленным  виноградом;  от  него страшно скоро пьянеешь и на другой день болит голова.

А на пристани в  это  время  до  поздней  ночи  разгружаются  последние баркасы. Присев на корточки в  лодке,  двое  или  трое  греков  быстро,  с привычной ловкостью хватают правой рукой две, а левой три рыбы  и  швыряют их в корзину, ведя точный, скорый, ни на секунду не прекращающийся счет.

И на другой день еще приходят баркасы с моря.

Кажется, вся Балаклава переполнилась рыбой.

Ленивые,  объевшиеся  рыбой  коты  с  распухнувшими  животами  валяются поперек тротуаров, и когда их толкнешь ногой, то они  нехотя  приоткрывают один глаз и  опять  засыпают.  И  домашние  гуси,  тоже  сонные,  качаются посредине залива, и из клювов у них торчат хвосты недоеденной рыбы.

В воздухе еще много дней стоит крепкий запах свежей рыбы и чадный запах жареной рыбы. И легкой, клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные пристани, и камни мостовой, и руки и платья счастливых хозяек, и синие воды  залива, лениво колышущегося под осенним солнцем.

 

1908 г.

 

Из цикла рассказов «Листригоны»