Грысык Н.Е. Щука в верованиях, обрядах и фольклоре русских

 

Восточнославянское собрание МАЭ включает зубы щуки (№ 6962-153 а, б) из Архангельской губ. У русских, как и у многих других народов (славянских, германских, финно-угорских и др.), зубы щуки служили оберегом: их вешали над входом в жилище от порчи и болезней, для удачи на рыбной ловле. Щучью челюсть брали на рыбную ловлю в качестве амулета, в истолченном виде ею лечили «испорченную» собаку охотники и т. д.

А. С. Токарев отмечал особую роль щуки в обрядах и фольклоре восточных славян: «В противоположность птицам, рыбы не играют почти никакой роли в верованиях восточных славян (в числе немногих исключений — магические обряды со щучьими зубами и упоминание щуки в заговорах), хотя в фольклоре, особенно в сказках, фигурируют часто»[1]. Мотив щуки, загрызающей грыжу, встречается в заговорах на эту болезнь: «...есть на акияне-море белой камень, и под белым камнем щука золотая и перьё золотое, и зубы золотые, и приди, щука, к рабу божию имяреку и выгрызи... своими золотыми зубами грыжу...»[2]. Некоторые обряды лечения грыжи включали не только вербальный, но и реальный и акциональный компоненты: заговор наговаривался на щучьи зубы, а затем ими водили по грыже[3]. Иногда после прочтения заговора знахарь производил символическое загрызание грыжи с помощью щучьей челюсти[4]. По традиционным русским представлениям, грыжа — это сверхъестественное существо, вселяющееся в человека и грызущее его. Об этом свидетельствует этимология слова «грыжа» (общеслав., от «грызть»), тексты заговоров: «Грыжи вы, грыжи, не ешьте грыжи, не грызите, грыжи, у раба божья, ешьте, грызите пень да колоду»;[5] «Я... спросила у грыжи: — Чем ты питаешься? — Ем я песочек, пью холодную воду. — Врешь, грыжа, ешь сырое мясо, льешь живую кровь».[6] На Русском Севере грыжа рассматривается как «болезнь, прогрызающая дыры в паху»[7]. Обряд лечения грыжи с помощью щучьих зубов, а также мотив загрызания грыжи щукой основаны на принципе: «подобное лечится подобным». Н. Познанский, исследовавший мотив щуки, загрызающей грыжу, отмечал, что он «развился в заговорах от грыжи»[8]; по-видимому, впоследствии он перешел в другие лечебные заговоры (на нокоть, уроки и др.).

«Загрызать» грыжу зубами могут также другие животные или человек. Н. Познанский писал: «Наиболее распространенный способ лечения этой болезни — „загрызание” грыжи зубами»[9]. Так, на грыжу выпускали живую мышь, если она кусала грыжу, то больной должен был выздороветь. В некоторых районах Русского Севера обряд лечения грыжи называется загрызать грыжу. Чтение заговора сопровождается тем, что мать или знахарка через платок осторожно кусают больное место: «„Сама мати родила, сама и при-

56

носила, сама и грыжу загрызала, все двенадцать грыж... загрызаю, загрызаю, загрызаю”, — загрызть пуп через платок».[10]

По архаическим представлениям, в некоторых частях человеческого тела и животных наиболее высокая концентрация жизненной силы. К ним относятся: зубы, волосы (шерсть), ногти {когти) и др. Жизненная сила сохраняется в зубах и после того, как они отделены от животного или человека. Высокая концентрация жизненной силы в значительной степени определяет магическую силу щучьих зубов, их «способность» выгрызать болезни, отпугивать нечистую силу и т. д. Кроме того, щука обладает рядом признаков, определивших и мифологическое значение контекстов, в которых она присутствует. Одним из важнейших ее атрибутов являются острые зубы. Этот признак постоянно подчеркивается в различных жанрах русского фольклора, например в сказках: «щука зубастая», «щука востра» и др. Некоторые русские загадки построены на употреблении слов и выражений в переносном смысле: зубы щуки — серп, коса. Например: «Щука прянет, весь лес вянет»; «Летела щука потатура, леса потронула, леса-то пали, горы-то встали». В русских пословицах также подчеркивается этот атрибут щуки: «Щука умерла, да зубы остались» (снулая на вид неосторожным откусывает пальцы)[11], ср. карельские пословицы: «Щука умирает, да зубы на земле (на этом свете) остаются»; «Щука умирает, зубы остаются» (если родственники ссорятся после смерти основного спорщика)[12].

В соответствии с балто-славянскими представлениями о вертикальной трехчленной структуре мира, рыбы, в частности щука, являются классификаторами нижнего мира — мира мертвых. В некоторых фольклорных произведениях рыбы олицетворяют этот мир. Герой, побывавший в чреве рыбы — «ином» мире и испытавший «временную смерть», обладает магическими способностями[13]. В русских волшебных сказках в качестве поглотителя иногда выступает щука[14] (ср.: герой южнокарельских рун Илмойллине опускается в утробу огромной щуки или змеи для того, чтобы овладеть «вещим» знанием).

Существенный признак щуки — ее пестрая окраска. Л. Г. Невская отмечает: «Пестрота является маркированным признаком, выделяющим предмет как обладающий особыми свойствами»[15]. Пестрая окраска в народном сознании воспринимается как негативный признак: «пестрый» — связанный с нижним миром мертвых. В литовском фольклоре популярен образ пестрой щуки, выступающей как посмертное воплощение души[16]. По русским представлениям, щука также может выступать как вестник смерти: если перед рыбаком плеснет хвостом щука, то он умрет в течение двух лет. В народном сознании рыба ассоциируется со змеей; один из атрибутов, их объединяющий, — пестрая окраска. Змея также является классификатором нижнего мира и связана с представлениями о смерти. У русских существует примета: если к человеку бросилась змея — значит, за ним «гонится смерть»[17].

Связь щуки с нижним миром, где локализуются смерть и болезни, по-видимому, и определила ее использование при лечении некоторых болезней. Так, у индоевропейских и финно-угорских народов щука используется при лечении желтухи. Желтуха получила название по цвету, который приобретает кожа больного. Желтый цвет — это цвет «иного» мира[18]. По народным поверьям, болезнь нередко наступает в результате того, что в человека вселяется мифологическое существо — представитель «иного» мира. Обряд лечения желтухи обладает семантикой — «передать болезнь щуке»: «Для этого садят в лохань одну или несколько живых щук. Больной наклоняется к лохани, пристально смотрит на щук и при этом часто сплевывает в лохань. Щуки глотают слюну, и желтуха переходит на них: сначала у щук делаются желтыми глаза, а потом они и сами начинают желтеть»[19]. Затем щук выбрасывали в реку. По народным представлениям, на них перешла желтуха и они унесут болезнь

57

в нижний мир. Желчь щуки использовалась при лечении куриной слепоты. В. Я. Пропп, исследуя слепоту бабы-яги, показал ее связь с «иным» миром: «Временная слепота... есть знак ухода в область мертвых»[20]. По видимому, это представление и определило лечение куриной слепоты желчью щуки, связанной с миром мертвых.

По традиционным представлениям, рыба, в особенности ее икра, также символизирует плодородие. Так, по икре щуки русские определяли, каким будет урожай: «По первой щуке, пойманной ранней весной, поселяне делают заключение о будущем урожае: если икра в щуке толще к голове, то лучший урожай будет от ранних посевов, а если к хвосту, то от поздних посевов; икра ровная предвещает посредственный урожай»[21]. В Заонежье {Медвежьегорский р-н) щуку использовали в обряде обхода стада[22]. Смысл этого обрядового действия заключается в том, что щука служила здесь оберегом, а также должна была способствовать плодородию скота. В восточнославянских сказках «Иван-сучич» есть мотив чудесного рождения героя от съеденной женщиной щуки или ее части. У белорусов щука связана с мужским началом: если беременной женщине снится щука, то у нее родится сын[23]. По-видимому, в дальнейшем щука получила новую семантику — в подблюдных песнях она предвещает замужество и является символом богатства:

 

Идет щучка

Из Бела-озера.

Слава!

Воз везла

Из Новагорода,

На щучке фуфаечка

Серебряна-позолочена,

Как дваа глаза,

Как два яхонта.

Кому песню поем,

Тому добро.

Кому сбудется,

Нe минуется.

Слава![24]

 

Щука — самая или одна из самых крупных рыб многих водоемов и рек России (Европы). Этот признак (par exellence), а также ее хищный нрав, по-видимому, и определили представление о том, что щука является хозяином воды. А. Н. Афанасьев приводит поверье литовцев о щуке Струкис — хозяине озера, под властью которой находилась вся остальная рыба. Струкис постоянно бодрствовала, охраняя рыбу, а засыпала лишь один раз в год на Ивановскую ночь. Однажды рыбаку в то время, как щука спала, удалось наловить полную лодку рыбы, но Струкис вовремя проснулась и опрокинула ее. После этого щука стала менять время сна[25]. У литовцев также существует поздняя христианская интерпретация мотива щуки — хозяина водоемов: щука перевозит Христа через реку, в благодарность он делает щуку королем рыб[26].

В русском фольклоре представления о щуке — хозяине водоемов — нашли отражение в трансформированной форме. В былине-пародии «Небылица про щуку из Белого озера» повествуется об огромной щуке, одной щеки которой оказывается достаточным, чтобы накормить большой пир. Мотив щуки, проглатывающей детей и животных, восходит к представлениям о жертвоприношениях, приносимых хозяину воды:

 

Да во славном было да Беле-озере

Заселилась да щука преогромная.

Да ребят-де хватат, да жеребят глотат.[27]

58

По представлениям русских, водяной может выступать в образе щуки. Иногда его облик состоит как из архаических зооморфных черт (и том числе щучьих зубов, рыбьей чешуи), так и более поздних — антропоморфных: «Ростом аршина полтора, ширина в плечах около аршина, голова большая, глаза мутные, бровей и ресниц не было... рот широкий, зубы белые, резкие и острые, как у щуки, руки длинные, с тонкими пальцами, между которыми, как и на ногах, были перепонки... все тело покрыто чешуей цвета человеческой кожи»[28].

Особое отношение к щуке наблюдается у финно-угорских народов. Так, у коми-зырян дух-хозяин водной стихии вакульнередко представлялся в образе щуки: «Коми рыбаки за живое воплощение „вакуль” часто принимали старых щук, особенно если они стояли в воде головой по течению, а не против, как обычно стоят рыбы»[29]. Укоми-пермяков существовало поверье, что в одном из озер обитает огромная рыба — хозяин всех рыб. Она позволяла рыбакам охотиться в озере, но иногда забирала у них в жертву сети, собак или — реже — детей[30]. Как и у русских, по поверьям коми-пермяков, водяной может принимать образ щуки.

В восточнославянских волшебных сказках щука нередко является чудесным помощником героя: сюжеты «По щучьему веленью» (СУС 675), «Чудесное кольцо» (СУС 560), «Смерть Кощея в яйце» (СУС 3021) и др. Исследователи отмечали, что благодарные животные — это тотемные предки. В сказках наэти сюжеты у других народов в роли благодарных животных выступают рыбы разных пород (например, лосось); это свидетельствует о том, что у русских (восточных славян) щука была предметом особого почитания.

В восточнославянских волшебных сказках с щукой также связан мотив оборотничества, который встречается в сказках на сюжет «Хитрая наука» (СУС 325). Колдун превращается в щуку во время преследования своего ученика: «Слышит Федор погоню, кинулся в море и обернулся ершом, а купец за ним щукою, и побежали морем»[31]. Мотивы оборотничества в восточнославянских волшебных сказках сюжета «Хитрая наука» имеют свои особенности: «Из традиционных устойчивых деталей, отличающих восточнославянские сказки этого типа от западных, отметим: ученик, преследуемый учителем-колдуном, превращается в ерша (а не тунца), колдун в щуку (а не в акулу) и не может схватить колючего ерша»[32]. Колдун во время преследования героя превращается в волка, сокола, щуку. Превращаться в этих животных, а также в некоторых других, также способен персонаж одного из наиболее архаических сюжетов русских былин Волх. По мнению многих исследователей, в Волхе совмещены черты чудесного охотника, оборотня, волшебника. Наиболее архаическим вариантом былины о Волхе, по мнению Р. Якобсона, является былина о Вольге и Микуле; черты оборотничества перешли в нее из сюжета о Волхе[33]. В этой былине герой превращается в волка, щуку, сокола:

 

Стал Вольга растеть-матереть,

Похотелося Вольге много мудрости:

щукою рыбою ходить во глубоких морях,

птицей-соколом летать под оболока,

серым волком рыскать во чистых полях.[34]

 

Р. Якобсон справедливо усматривает в Волхе черты дохристианского культа волка[35]. У русских с соколом также связано немало представлений, например брачная символика. Таким образом, в сказках и былинах щука оказывается в одном ряду с волком и соколом — мифологически значимыми в восточнославянской культурной традиции животными.

59

Представления о способности колдунов превращаться в щуку также нашли отражение в фольклоре скандинавских народов: в «Эдде» карлик-колдун в образе щуки сторожит несметные сокровища. С. А. Токарев отмечал: «Идея оборотничества вообще обычно приурочивается к тому животному, которое в данной стране служит главным предметом почитания, представляя особую опасность для человека».[36] Следует отметить, что у русских не зафиксированы поверья о способности колдуна превращаться в щуку; однако, как уже говорилось, это представление нашло отражение в их фольклоре.

Поверья о том, что сильный колдун может превращаться в щуку, до недавнего времени сохранялись у финно-угорских народов. В предании о знаменитом у коми разбойнике-колдуне Ошлапее повествуется о том, как, спасаясь от Стефана Пермского, он превращается в огромную щуку или медведя[37].Н.Д. Конаков отмечает амбивалентность представлений о щуке у финно-угорских народов: «В то же время наиболее действенными амулетами против колдовских чар были именно медвежьи клыки и концы лап с когтями, а также щучьи челюсти, т. е. как на медведя, так и на щуку масть колдуна не распространялась»[38].

На представления, связанные с щукой, в некоторой степени повлияли поздние христианские представления о рыбах: рыба — это символ Христа. Крест на голове щуки, образованный перекрещиванием костей, у германских народов символизирует страдания Христа; у молокан по этой причине существует запрет на употребление щуки в пищу. У поляков есть поверье о том, что в щуку не может превращаться дьявол. По-видимому, на использование щучьих зубов в обрядах в качестве оберега повлияли и христианские представления о ней.

Представления, к которым восходят фольклорные мотивы и обрядовые действия с щукой, свидетельствуют о том, что в прошлом отношение к этой рыбе у восточных славян носило сакральный характер. В русской традиции представления о щуке зачастую сохранились в виде трансформированных следов, тогда как в традициях других этносов они зафиксированы в более отчетливой форме. По-видимому, на мифологические представления о щуке у русских оказала влияние финно-угорская традиция (отметим, что О. Н. Tpубачев и В. Н. Топоров выдвинули гипотезу о заимствовании слова «щука» из финно-угорских языков)[39]. Уточнить место щуки в низшей славянской мифологии помогут дальнейшие исследования.

[1]Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX—начала XXвека. M.; Л. 1967. С. 52.

[2]Ефименко П. С. Материалы по этнографии русскогонаселения Архангельской губернии. М., 1878. Ч. 2. С. 201.

[3]Виноградов Н. Н. Заговоры, обереги, спасительные молитвы и пр. Спб., 1907. № 170.

[4]АИЭ, ф. К-I, оп. 2, № 1349, л. 15. Полевые материалы А. Е. Финченко.

[5]Тамже, № 1625, л. 33. Полевые материалы автора.

[6]Тамже, № 1617, л. 86.

[7]Ефименко П. С. Указ. соч. Ч. I. С. 209.

[8]Познанский Н. Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. Пг., 1917. С. 164.

[9]Там же.

[10]АИЭ, ф. K-I, оп. 2, .№ 1650, л. 25. Полевые материалы автора.

[11]Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1912, Т. 4.

[12]Karjalan kieleo sanakirja. Helsinki, 1968. S. 187.

[13]Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 227.

[14]Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. М., 1985, Т. 2, № 240. Вариант.

60

[15]Невская Л. Г. Лит. margas: Семантические связи постоянного эпитета // Славянское и балканское языкознание. М., 1984. С. 130—131.

[16]Там же. С. 132.

[17]АКФ, ф. 1. оп. 50, № 971, л. 138.

[18]Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 61, 78.

[19]Попов Б. Русская народно-бытовая медицина. Спб., 1903. С. 211.

[20]Пропп В. Я. Указ. соч. С. 74.

[21]Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. M., 1868, Т. 2. С. 161.

[22]АКФ, ф. 1, оп. 50, № 971, л. 50.

[23]Federowski M. Ludbialoruskina Rusi Litewskiej. Kraków, 1897. S. 215.

[24]Поэзия крестьянских праздников. Л., 1970. С. 172.

[25]Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян... Т. 2. С. 160.

[26]Balys J. Lietuvice Pasakojamosios Jautosakas Motyvu Kalalogas. Kaunas, 1936. N 286.

[27]Былины. M., 1958. С. 452

[28]АГМЭ, ф. 7. оп. 1, № 296, л. 24.

[29]Сидоров А. С. Следы тотемистических представлений в мировоззрении зырян // Комиму. Усть-Сысольск, 1924. № 1—2. С. 48.

[30]Климов В. О чем говорят названия пармы. Кудымкар, 1971. С. 124.

[31]Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. 2. № 250.

[32]Новиков Н. В., Бараг Л. Г. Примечания // Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. 2. С. 420—427.

[33]Jakobson R., Szejtel М. The Vseslav Epos // Jakobson R. Selected Writings. Paris, 1966. Vol. 4. P. 315.

[34]Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. М., 1909. № 3

[35]Jakobson R. Op. cit.

[36]Токарев С. А. Указ. соч. С. 45.

[37]Науч. архивКоми филиала АН СССР, ф. 1. оп. 12, д. 25, л. 111—112.

[38]Конаков И. Д. Коми охотники и рыболовы во второй половине XIX—начале XX века. М., 1983. С. 198.

[39]Топоров В. Н.,Трубачев В. О. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья. М., 1962. С. 246.

61

 

ПУБЛИКАЦИЯ: Грысык Н.Е. Щука в верованиях, обрядах и фольклоре русских // Из культурного наследия народов Восточной Европы. Сборник Музея антропологии и этнографии, т. XLV. СПб., 1992. С. 56–61.