Саватеев Ю.А. Рыболовство и морской промысел в Карелии

На территории Карелии издревле существовали исключительно благоприятные условия для развития рыболовства и морского промысла. В первую очередь они связаны с обилием и характером водоемов, богатых разнообразными породами рыб и морских животных. По современным оценкам, из всех имеющихся в республике животных наибольшее хозяйственное значение имеют рыбы [Карельская АССР, с. 100].

Карелия — край озер, общее число их достигает 61.1 тыс. Среди них крупнейшие в Европе великие озера Ладожское и Онежское, значительная площадь которых (6 и 8 тыс. км соответственно) находится в пределах КАССР. Древний остеологический материал свидетельствует, что первобытный человек имел дело в основном с теми же самыми видами промысловых рыб и морских зверей, что и мы. Но промысловые угодья выглядели иначе. На протяжении мезолита, неолита и бронзового века низовья рек, впадающих в крупные водоемы — Белое море, Онежское и Ладожское озера, были полноводнее, чем теперь, представляли собою удобные для промысла заливы; таковы устья рек Кеми, Выга, Суны, Шуи и др. В связи с чередующимися трансгрессивно-регрессивными циклами Белого моря, Ладожского и Онежского озер уровень их то понижался, то повышался вновь при доминирующем процессе общего последовательного его снижения. Со временем сильно изменялась и конфигурация побережья, его береговые линии. Об этом можно судить по топографии древних поселений в северной части Онежского озера, расположенных сейчас на высоте до 41 м и на расстоянии до 6—7 км от современного уреза воды. Смещение берегов заставляло перемещаться и людей, всегда селившихся у воды. Сдвигались кормовые угодья и места нерестилища рыб, особенно в периоды повышенной влажности климата или, наоборот, его засушливости. В самом конце III тыс. до н. э. происходит почти полное иссушение русла полноводной р. Выг вследствие регрессии Белого моря и наступления засухи [Девятова, 1976, с.105—109]. Резкое снижение уровней водоемов в такие периоды, а затем их быстрое наполнение, естественно, заставляли также менять и традиционные места лова на новые, приспосабливаться к менявшимся условиям.

Один из основных источников по древнему рыболовству и морскому промыслу — остеологический материал раскопок, к сожалению, крайне плохой сохранности. Кости рыб и морских зверей дошли до нас в виде мел-

182

ких невыразительных кальцинированных фрагментов, у рыб — чаще всего позвонков. Обычно они сосредоточены в кострищах и вокруг них либо в хозяйственных ямах. Долгое время сбору и определению их состава не уделялось должного внимания.

Недавно, попутно с остатками животных, Н. К. Верещагин определил и кости рыб (718 фрагментов) с 13 стоянок Карелии эпохи мезолита, неолита и раннего металла — Илекса III—IV, Нижняя Колонжа II, Пиндуши III, Бесов Нос VI, Кладовец II—III, Шелтозеро XI, Чудозеро IV. Лахта II, Сулгу III, Малая Суна I и др. На стоянке Путкинская VII конца III тыс. до н. э. оказалось 22 косточки лососевых и частиковых рыб, на четырех других — 204 кости окуня и на прочих — остатки неопределяемых костистых рыб. Судя по размерам позвонков, человек добывал и крупную рыбу — лососевых, щук, крупного окуня (до 1.5 кг), и мелких костистых рыб (окунь, плотва) [Савватеев, Верещагин, 1979, с. 182—200]. На стоянках неолита—раннего металла, расположенных на побережье Белого моря, представлены кости морских животных: нерпы (852 фрагмента с 15 стоянок), тюленей (26 фр. с 6), морского зайца (30 фр. с 21), белух (16 фр. с 1 стоянки). Больше всего их оказалось на стоянках в низовье р. Выг, рядом с беломорскими петроглифами: стоянки о-в Шойрукшин, Ерпин Пудас, Золотец I, Золотец VI, Золотец VII — нерпа. Порог Шойрукша — нерпа, морской заяц; Залавруга IV — нерпа, гренландский тюлень, белуха, и в южной части Кольского п-ова: стоянки Колвица III, IV, Нива XII, XXI — нерпа; Нива Х — нерпа, гренландский тюлень.

Палеонтологической новостью стали обнаруженные Н. К. Верещагиным остатки нерпы (25 фр.) на стоянке Кладовец II (III—II тыс. до н. э.), расположенной на восточном берегу Онежского озера, рядом с петроглифами мыса Кладовец. Значит, в древности нерпа обитала и в Онежском озере, куда она скорее всего проникала из Ладожского по р. Свири [Верещагин, Николаев, 1979, с. 28—29]. И. С. Поляков [1882] при впадении р. Тихманги в Лачозеро обнаружил плечевую кость тюленя, по размерам значительно превосходившего нынешних, вместе с костями бобра, лося, северного оленя, рыб и птиц.

Другим источником для изучения древнего рыболовства служат орудия, встречающиеся на многих стоянках. Но лишь изредка они представлены большими сериями: грузила на стоянках Соломенное III — 26 экз., Залавруга IV — 28. Шелтозеро XII — 44, Вигайнаволок II — 23, Илекса IV — 9 экз.; стержни от грузиков и рыболовных крючков со стоянок Сулгу III — 24 экз., Малая Суна I — 9, Бесовы Следки III— 6, Залавруга IV— 3, Лахта II и Илекса III — по 3 экз. Таким образом, известный набор орудий невелик: якоря для лодок, грузила от рыболовных сетей, грузики для лесок, стержни от составных рыболовных крючков, крючки и гарпуны. Они бытуют на всем протяжении первобытнообщинного строя. К сожалению, распространение их по эпохам, связь с определенными хозяйственно-культурными комплексами выявить как следует пока не удалось, прежде всего потому, что большинство орудий — из многослойных стоянок с перемешанными разновременными комплексами.

Всего по подсчетам Г. А. Панкрушева к эпохе мезолита относятся 45, а неолита — 163 орудия рыболовства. С учетом материалов из раскопок последних 10 лет и экземпляров, относящихся к эпохе раннего металла,

183

число их составит более 350. О действительном числе таких орудий ни для конкретных стоянок, ни для эпох истинное представление получить трудно, поскольку в основном они использовались и терялись за пределами поселений, на которых оставались лишь не бывшие в употреблении или сломанные экземпляры.

К ранненеолитической культуре сперрингс[1] относятся 18 орудий, в их числе 11 грузил (9 с отверстиями, 2—с боковыми выемами), 1 якорь, 3 грузила, 1 гарпун (кость), 2 костяных рыболовных крючка. Комплекс ямочно-гребенчатой керамики содержит 13 орудий: 10 грузил (7 с отверстием и 3 с боковыми выемами), 1 составной рыболовный крючок и 2 грузика. Из стоянок энеолита и бронзы известно около 90 грузил. Большая часть их (71 экз.) найдена на поселениях с асбестовой керамикой (Шелтозеро XII, Вигайнаволок II и др.). В основном это грузила для сетей из уплощенных, чаще всего округлых, скатанных водой плиток камня с боковыми выемами, реже с биконическим отверстием у края или в центре. Три грузила шаровидной или продолговатой формы с отверстием в центре изготовлены из глины. В качестве грузиков изредка использовались, возможно, и обломки стенок сосудов с просверленным отверстием (например, черепок со стоянки Войнаволок XXIV). Продолжают бытовать рыболовные грузики — каменные стерженьки с боковыми выемами или боковой канавкой на одном, реже на обоих концах, а также стержни от составных рыболовных крючков. Эпоха раннего железа представлена в основном комплексами с многослойных поселений, в которых грузила от сетей и грузиков от лесок единичны. В энеолите (конец III— первая половина II тыс. до н. э.) появляются и металлические рыболовные крючки, изготовленные из самородной меди способом холодной ковки. Очевидно, однако, что набор орудий рыбной ловли был шире и разнообразнее, поскольку изделия из кости и дерева сохраняются плохо. К тому же часть орудий, связанных с добычей и обработкой рыбы, еще не выделена (какая-то часть скребков, ножевидных пластин, отщепов). Вычленить их из общей массы без специального (в частности, трасологического) изучения невозможно.

Якоря — крупные плиты массой в 6 кг и более, появляются уже в мезолите на поселениях с кварцево-сланцевым инвентарем, но встречаются не часто. Один из наиболее выразительных экземпляров найден в устье р. Суны на стоянке VI тыс. до н. э. Суна XII. Якорь изготовлен из удлиненного сланцевого валуна размером 30Х18 см и весит 7.8 кг. Вдоль продольной оси его почти посредине с обеих сторон проделаны глубокие канавки конического профиля, а в одной, по самому дну, отчетливо виден еще и след пиления — попытка загладить дно. Концы канавок соединены желобком, а по бокам имеются еще поперечные выемки-желобки, что позволяло привязать якорь особенно прочно — крест-накрест. Якоря (5 экз.) обнаружены и на позднемезолитической стоянке Оровнаволок IX.

С ранненеолитической культурой сперрингс связан тип якоря, предусматривающий другой способ привязывания — через отверстие. Такой якорь в виде плоской плиты длиной 50 см, слегка сужающийся в одной части, с отверстием у края диаметром 7 см найденна стоянке ПушсовхозII [Гурина, 1951, с. 82, 85].

На стоянке Соломенное VII (неолит, бронза) обнаружен незаконченный якорь — большая сланцевая плита массой около 6 кг, в которой начали

184

пробивать отверстие. Скорее всего он связан с комплексом ямочно-гребенчатой керамики.

Грузила для рыболовных сетей и ловушек (рис. 1) обычно изготовлены из естественных плиток сланца, песчаника или кварцита, реже крупных уплощенных галек. Масса грузил от нескольких десятков граммов до 3— 4 кг, что наводит на мысль о разном их назначении. Крупные экземпляры

Рис.1. Грузила для рыболовных сетей. 1, 3 – Шелтозеро XII; 2, 4, 5 – Пичево I; 6 – Кладовец IV.

185

(от 1 кг и более) скорее всего использовались для установки разного рода рыболовных ловушек. Всего их известно уже около 250. По способу крепления со снастью они четко делятся на два основных типа — грузила с двусторонне пробитыми биконическими отверстиями (у края или в центре) и грузила с выемками по бокам. Форма грузил весьма разнообразна, чаще всего приближается к округло-овальной, поскольку предопределена формой естественных камней-заготовок, вся обработка которых сводилась к проделыванию отверстия или неглубоких канавок по бокам. Довольно условно их можно подразделить на плитчатые (обычно с отверстием) и валунно-галечные (с желобками-канавками). Нередко в грузила превращались вышедшие из употребления шлифовальные плиты.

Грузила появились довольно рано. На мезолитической стоянке VII тыс. до н. э. Суна XIII (со сланцево-кварцевым инвентарем) найдено грузило с отверстием, изготовленное из плитки кварцита. Другой тип грузила (с боковыми выемами) — подтреугольный в сечении кусок сланца массой 0.6 кг со слабыми выемами по всем трем сторонам — обнаружен на упоминавшейся уже Суне XII, вместе с половиной грузила из уплощенной вытянутой гальки, сломавшейся почти пополам при пробивании двустороннего отверстия.

В небольшой серии грузил со стоянки Оровнаволок IX выделяется экземпляр из уплощенной песчаниковой гальки диаметром 11 и толщиной 2 см. Над отверстием по краю камня намечен желобок. Здесь представлены и очень маленькие грузила, одно из подтреугольной гальки размером 6х1.5 см и массой около 70 г имеет диаметр отверстия, проделанного способом двустороннего пробивания, всего 0.4 см. Не обходилось и без брака, «проб и ошибок». Грузило из яйцевидной гальки диаметром 5.3 см и толщиной 2.5 см разломилось при пробивании двустороннего отверстия; уплощенная галечка размером 4.6Х3Х1 см раскололась на две части при попытке соединить две пробитые с обеих сторон лунки и проделать само отверстие; уплощенная галька песчаника овальной формы размером 5.6Х4Х X1 см с углублениями на обеих сторонах сломалась надвое, потому что начальный размер отверстия оказался слишком велик по отношению к общей площади поверхности.

Привлекает внимание округло-уплощенная яйцевидная галька кварцита массой 2.1 кг, размером 16.5Х9.6 см со следами только-только начатого двустороннего пробивания в центре. Но при ее толщине (6.1 см) отверстие вряд ли вообще можно было проделать. Видимо, камень привлек внимание своей формой, но превратить его в грузило не удалось. И наконец, имеется очень небольшой, непропорционально толстый кусок плиты, на котором тоже пытались сделать отверстие, но приостановили работу.

На полуразрушенной стоянке Соломенное III (неолит, бронза) в раскопе площадью 48 м2 Г. А. Панкрушевым найдено 26 грузил, включая склад из 19 экз., видимо, связанный с комплексом ямочно-гребенчатой керамики. Все грузила были уложены в небольшой, вероятно, специально приготовленной яме размером 30Х40 см, прикрытой сверху камнями. Сделаны они из плоских сланцевых плит различного размера и массы — от 0.2 до 3.4 кг. Каждое имеет отверстие, проделанное двусторонним пробиванием с последующим сверлением, расширяющим и заглаживающим его стенки, а иногда еще и довольно глубокий желобок по краю над отверстием для более прочного привязывания. Часть грузил ранее использовалась в

186

качестве абразивов. Кроме готовых изделий в складе найдено несколько заготовок — сланцевых плит без отверстия.

Выделяется размерами — 23Х18Х3 см и массой 3.4 кг грузило из сланцевой шлифовальной плиты. Отверстие диаметром 1.3 см проделано всего в 2.5 см от края, а над ним по краю глубокая канавка; у другого грузила массой 2.9 кг и размером плиты 30Х21Х2.5 см тоже сравнительно крупное (1.2 см) отверстие, расположенное у края, и подобная глубокая канавка над ним. Упомянем грузило подпрямоугольной формы размером 26Х9Х Х6.2 см и массой 1 кг с маленьким отверстием (0.5 см) у края. Такое же отверстие, но пробитое почти в центре, у грузила из шлифовальной плиты подтреугольной формы размером 15 X 15 X 1.5 см. Отметим и легкие грузила массой 0.2 кг, одно из песчаниковой шлифовальной плиты размером 16X10X1 см.

Благодаря обилию брака удается в деталях проследить сам процесс изготовления грузил с отверстиями. Первоначально, где-нибудь на валунно-галечном пляже, требовалось найти заготовку. Форма и материал ее не играли особой роли; прежде всего требовалась нужная масса и определенная толщина, позволяющая проделать отверстие. Обычно использовался плитчатый камень толщиной 1—3 см. Отверстие проделывалось путем двустороннего пробивания с последующим сверлением, расширяющим и сглаживающим его края. На обеих сторонах плиты получались два конусовидных углубления, сильно суживающихся к отверстию, диаметр которого обычно колебался от 0.5 до 2 см. Иногда по ближайшему к отверстию краю пробивали еще желобок для более надежного привязывания снасти.

При пробивании отверстия заготовка нередко ломалась. Так, на стоянке Соломенное IV (середина III тыс. до н. э.) пытались изготовить грузило из шлифовальной плиты. Но когда отверстие было пробито почти насквозь, плита раскололась на 4 части. Четверть ее размером 13Х10Х3.5 см, как ни странно, попытались использовать вновь: с одной стороны ее уже пробита довольно глубокая лунка, внешний диаметр которой 3.5 см. Но работа, выполненная почти наполовину, осталась незавершенной: видимо, мастер понял, что и эта часть плиты неизбежно расколется.

На позднемезолитической стоянке Оровнаволок XII найден массивный яйцевидный булыжник размером 18X12X4.5 см. Проделать отверстие в нем было навряд ли посильной задачей. Но все же мастер начал работу. На одной плоскости почти в центре он пробил уже довольно глубокую лунку, а на другой углубление только наметил грубыми ударами. Любопытно, что по краю уже проделана канавка. На этой стадии, когда замысел вполне обозначен, но конечный результат вызвал сомнения, работа была приостановлена.

Во II тыс. до н. э. в эпоху энеолита и бронзы на территории Карелии, быть может под влиянием населения из Прикамья, распространяются грузила с боковыми выемами. Существовала и местная традиция, но основанная на использовании случайных камней с боковыми выемами, оформленными не очень четко (стоянки Оленеостровская, Пески III и др.). На энео-литической стоянке Вигайнаволок (с ромбо-ямочной керамикой) встретилось грузило из булыжника удлиненной формы размером 28X12X8 см и массой 4.3 кг с широкой четкой канавкой у суживающегося конца: на противоположном конце — следы обитости. Другая разновидность — плос-

187

кий скол с плиты песчаника округло-вытянутой формы размером 19.5 X X 13 X 1.5 см и массой 0.8 кг с четырьмя выемками на противоположных сторонах. Эталонная серия грузил с глубокими тщательно проделанными выемками-канавками (44 экз.) из плоских плиток песчаника и кварцита обнаружена на юго-западном берегу Онежского озера на стоянке поздней бронзы Шелтозеро XII. Грузила с боковыми выемами преобладали и на поселении Залавруга IV (энеолит, бронза), в низовье р. Выг. Из всех 28 экз. упомянем для примера один: из уплощенной кварцитовой гальки размером 21 X 13 X 4 см и массой 2.1 кг с четырьмя довольно слабыми желобками на противоположных сторонах, позволяющими привязать его крест-накрест.

Впечатляет само по себе обилие грузил для сетей. «Нам лично кажется, что первобытные промышленники едва ли уделяли столько труда и времени на сверловку и обтачивание грузил, которых в рыбном деле требуются многие десятки. До наших дней грузила делаются из обкатанной водой гальки, завернутой в распаренную кипятком бересту», — писал А. М. Линевский [1930, с. 29]. Действительно, первобытный человек знал и этот рациональный прием, о чем свидетельствуют материалы Урала, Прибалтики и других территорий. И тем не менее в Карелии на протяжении многих тысячелетий существовала традиция изготовления сверленых грузил и грузил с боковыми выемами. Конечно, этот процес более трудоемок, не всегда даже гарантировал успешный результат, но древние жители края в силу традиции и других причин долгое время не расставались с ним.

О ловле рыбы с помощью удочки свидетельствуют грузики, которые привязывались к леске, и стержни от составных рыболовных крючков (рис. 2). Их известно уже около 70 разной формы и размеров, но в целом довольно однотипных. Основное различие, пожалуй, состоит в характере и числе канавок для привязывания — боковые выемки-насечки и круговые канавки только на одном конце или же на обоих. К сожалению, зачастую конец стержня обломан и не всегда ясно, произошло ли это до использования его в качестве грузика или после. Но, бесспорно, имеются экземпляры и с канавкой только на одном конце. Такие грузики могли использоваться также и для разного рода донок и закидушек.

Особенно много грузиков оказалось на многослойной стоянке Сулгу III (неолит—раннее железо). Чаще- всего это удлиненные необработанные брусочки сланца или их обломки. Один из них прямоугольный в плане, размером 6.3 X 0.8 X 0.5 см, с канавкой, намеченной на сужающемся конце, другой расширяющийся конец обломан. Отметим грубый ребристый брусок длиной 6.2, шириной 1.6 см с глубокой канавкой на одном конце и обломок длиной 3.6 см тоже с одной канавкой на узком конце. На четырех грубых брусочках длиной 1.2—4.5 см (каждый с обломанным концом) вместо канавок по всей окружности сделаны выемки на выступающих гранях. Из явно целых и необработанных экземпляров назовем ребристый грузик 5.1Х1.4 см с грубой канавкой на одном конце; уплощенный с под-прямоугольным сечением 5.1 X 1 см и очень грубой канавкой на узком конце.

На Малой Суне I имеется подтреугольный в сечении уплощенный брусок (8 X 1.2 X 0.8 см) без обработки, с боковыми нарезами на месте обычной канавки, а на стоянках Лахта I, II, III — неопределенные обломки

188

Рис. 2. Рыболовные орудия (1‑31) и отпечатки рыбьих позвонков на керамике (32‑35). 1‑22 – грузики; 24‑30 – составные части крючков; 23 – грузик-подвеска; 31 – костяной рыболовный крючок. 1‑4, 6‑9, 12, 14‑18, 21, 24 – Сулгу III; 5 – Малая Суна I; 10 – Лахта II; 11, 19, 26, 29, 30 – Бесовы Следки III; 13 – Оровнаволок VI; 20 – Илекса III; 22 – Бесовы Следки II; 23 – Шелтозеро XI; 25, 27, 28, 31‑35 – различные стоянки Карелии.

189

шиферных цилиндриков диаметром 0.9—1 см, овальных в сечении, длиной 5.5—7.1 см. В инвентаре ранненеолитической стоянки Оровнаволок VI представлен подчетырехугольный в сечении брусок необработанного песчаника длиной 3.5 и диаметром 0.8 см с глубокой канавкой на одном конце.

Более выразительны грузики со стоянки Бесовы Следки III, один зашлифованный шиферный длиной 4.5 см, овальный в сечении, диаметром 0.9 см, бочкообразно расширенный к центру; на одном конце два незамкнутых пояска нарезок, другой обломан. Следующий экземпляр размером 4.5 X 0.9 X 0.4 см уплощенный, тоже пришлифованный, с одной стороны заостренный, с мелкой канавкой. Выделяется обломок грузика 3.2 X X 1.2 X 0.6 см с расширением к середине, тщательным углублением на конце и канавкой посередине. На соседней стоянке Бесовы Следки II (неолит) имеется целый грузик размером 4.5Х0.8Х0.5 см с двумя рядами нарезок на нижнем и верхнем концах.

Кость на стоянках Карелии сохраняется крайне плохо, в очень мелких (0.5—3 см) обломках. И все же в этом невыразительном и аморфном материале удалось отыскать обломки или целые изделия, в их числе несколько костяных крючков или их обломков. Тот, что обнаружен на стоянке Оровнаволок IX — небольшой, с обломанным жалом и едва заметной канавкой для привязывания, предусматривающей очень тонкую нить. На стоянке Соломенное VII найдена верхняя часть стержня с отверстием для привязывания к леске, а на ранненеолитической стоянке Пески III с керамикой сперрингс — обломок костяного крючка. Еще один обломок встретился на стоянке Пески II (вторая половина III тыс. до н. э.). В Оленеостровском могильнике они тоже в таком фрагментарном состоянии, что тип их определить трудно.

Но рыболовные крючки были и составными: к каменному стержню с одного конца привязывалась леска, а с другого — костяное жало. Такие стержни с круговой канавкой на обоих концах и продольным углублением (выемкой) или уплощением для более надежного соединения с жалом изредка встречались при раскопках стоянок Порог Шойрукша, Вигайна-волок I, Соломенное VI и VII, Пески II, Войнаволок IX, Лахта II и III, Ялгуба I, Кудомгуба II, Чудозеро IV и т. д. Всего их около 20. Примером может служить стерженек из кварцита длиной 3.3 см со стоянки Бесовы Следки III. Ширина его 0.7, толщина 0.4 см. В середине наблюдается расширение. На одном конце, слегка пришлифованном, очень неглубокая канавка для прикрепления самого жала. Такие стерженьки с утраченными костяными или роговиковыми жалами легко принять за грузики, особенно если имеешь дело с обломками. Но чаще они целые. Их отличительными признаками служат: обработка (зашлифовка) по всей поверхности, круговые канавки на верхнем и нижнем концах и продольное уплощение или углубление (выемка) для вставки жала.

Гарпуны (дву- и трезубые) известны по материалам Оленеостровского могильника (6 экз.), датируемого V, возможно, VI тыс. до н. э. На стоянках они встречаются очень редко. Обломок костяного гарпуна обнаружен на ранненеолитической стоянке Сулгу II с керамикой сперрингс, а сланцевого, тоже с боковыми зубцами, на Залавруге IV (энеолит, бронза).

Понятно, что добывание рыбы требовало не только разнообразных снастей, но и транспортных средств, прежде всего плотов и лодок. На террито-

190

рии Карелии при раскопках они не найдены; в песчаных слоях дерево не сохраняется, а торфяниковые стоянки здесь еще не известны. О первобытных лодках можно судить по остаткам дубового челна из раскопок А. А. Иностранцева в южном Приладожье; по челну, найденному на Дону в Воронежской обл., и наскальным изображениям Карелии, в которых лодки — один из самых распространенных сюжетов (рис. 3). Особенно много их в Беломорье — около 500, почти четвертая часть всех фигур, а на Новой Залавруге даже более трети: в онежских петроглифах лодок значительно меньше (около 40) [Савватеев, 1966, с. 61—63]. Такое внимание к лодке обусловлено ее незаменимой ролью и в повседневной, и в воображаемой (мифологической) жизни. Без лодки не могли обойтись ни рядовые люди, ни герои, ни божества. Высокое качество лодки, быстрота и легкость хода, устойчивость, общий ее вид к тому же, видимо, служили предметом общественного внимания и престижа.

При трактовке изображений лодок, их реконструкциях возникли серьезные разногласия. Одни исследователи принимали их за реально существующие лодки, использовавшиеся для охоты и промысла, а также в транспортных целях. Другие воспринимали их как фантастические образы — символические изображения солнечных ладей, которые вслед за уходящим солнцем перевозили в загробный мир души умерших [Равдоникас, 1936, с. 17; Линевский, 1939, с. 30—34; Брюсов, 1940, с. 63]. Создание средствами неолитической техники таких больших лодок, какие выбиты в Беломорье (до 24 вертикальных столбиков-гребцов), К. Д. Лаушкину представляется невероятным. На скалах Онежского озера кроме господствующего образа солнечной ладьи, по его мнению, изображались и другие лодки, не связанные непосредственно с культом мертвых, — «те, в которых совершали плавание мифические герои, по всей видимости предки, принимавшие участие в древнекарельской гигантомахии — борьбе светлых космических божеств со сверхъестественными злыми чудовищами» [Лаушкин, 1962, с. 295]. «Лодка и ее первый двигатель — весло, — продолжает исследователь, — были важнейшими средствами первобытного производства и, надо думать, предметами особого почитания. Анимистическое сознание первобытного человека одухотворяло, конечно, и лодку, и весло; в стройной системе богатой мифологии такие жизненно важные предметы не могли не занимать видное месю» (Там же). В отдельных случаях, считает он, древний мастер создавал образ обычных лодок (может быть, даже преувеличенных раз-меров) для того, чтобы подчеркнуть сверхъестественную силу тех, кто их нес или проводил по воде [Там же, с. 291]. Однако доводы в пользу фантастической, по преимуществу мифологической природы лодок петроглифов Карелии недостаточно убедительны, а часть из них можно отвести на основании самого петроглифического материала. Не усиливают аргументацию и ссылки на руны «Калевалы».

Соотношение реальности и вымысла — вечная тема искусства. Вполне отчетливо проявляется она и в петроглифах Карелии. Фантастическое в них переплетается с жизненно правдивым началом, опираясь на которое и выбрав определенные события, явления и образы, сознание укрупняет и обобщает их, наделяет сверхъестественными свойствами. Чаще всего это происходит с образами людей, точнее, антропоморфных существ. В меньшей мере фантастическому осмыслению подвергаются орудия труда,

191

Рис. 3. Петроглифы Онежского озера (1‑3) и Белого моря (4‑36).

и в частности лодки. Наличие так называемых реалистических образов и сцен делает петроглифы Карелии, в первую очередь беломорские, своеобразным палеоэтнографическим источником, позволяющим глубже, чем по материалам раскопок стоянок, а главное — нагляднее представить хозяйство, орудия труда, быт того времени. Они, в частности, свидетельствуют об исключительно большой роли лодки, ее почитании. Изображения лодок сильно различаются по величине и очертаниям, группировке (поодиночке,

192

скоплениями, в композициях), отсутствию или наличию гребцов, их числу. При всем многообразии их роднит устойчивая традиция украшать форш-тевень изображением головы лося, экипажи обозначать невысокими, перпендикулярными корме либо слегка наклоненными столбиками. Зачастую выделена нависающая над водой корма, а также выступающая спереди и сзади килевая линия (балансир?). Особенно разнообразны лодки Залав-руги, где встречаются изображения со слегка изогнутым корпусом, выступом под днищем, со скошенной кормой, миниатюрные и огромных размеров и т. д. Здесь представлены и каркасные лодки типа эскимосских каяков, обтянутых шкурой. Это контурные изображения, у которых вдоль корпуса от края кормы к днищу тянутся до 7 поперечных линий, вероятно, изображающих остов каркаса. Большинство лодок небольшие, в них от 1 до 6 человек. Но изредка встречаются более вместительные — от 12 до 24 человек. Их всего около десятка. По предположению А. М. Линевского, каждый столбик в них означает пару гребцов, поскольку при большой ширине и высоких бортах одному человеку грести невозможно [Линевский, 1939, с. 172]. От принципа удвоения, видимо, лучше отказаться, но и при экипажах 12—24 человека это уже почти маломерные суда. Этнографические примеры показывают, что даже долбленки могли достигать очень больших размеров и вмещать десятки гребцов, как например у тлинкитов Северной Америки.

В целом можно думать, что близкие по виду и вместительности лодки существовали в натуре. Естественно, изображение может до какой-то степени искажать их облик. Например, низкие, в виде одной черты борта лодок на онежских петроглифах и высокие, обозначенные широкой полосой в Беломорье не обязательно копируют «длинные и узкие» озерные, а в другом случае короткие, типа карбасов, морские лодки, как думали А. Я. Брюсов и А. М. Линевский. Скорее, это проявление изобразительной манеры, более схематичной и обобщенной на побережье Онежского озера и жизненно правдивой в Беломорье.

На наскальные изображения Карелии традиционно опираются при освещении объектов и способов рыболовства. В. И. Равдоникас [1938, с. 61, 83], например, характеризуя петроглифы Белого моря, писал, что по сюжетам среди них преобладают фигуры животных и рыб и что, по всей вероятности, изображались треска, семга, сиг. Назывались изображения китов и акул [Линевский, 1940, с. 55]. Все это — следствие недостаточно точного определения изображений. На самом деле среди почти 3000 известных фигур рыбы встречаются только 5—6 раз. Все остальные (около 200 фигур) — изображения морских млекопитающих — белух, изредка моржей и тюленей, включая нерпу. Морские звери выбиты и поодиночке, и небольшими стадами, и зачастую в сценах охоты. Примерно из 100 наскальных композиций едва ли не половина посвящена морской охоте (рис. 4). Особый интерес представляют развернутые, детализированные, жизненно правдивые сцены промысла белух. Белуха — китообразное животное, близкое дельфинам. Держатся они стадами и ежегодно заходят в Белое море, оставаясь здесь с мая по октябрь. В древности они, видимо, заплывали в полноводное устье р. Выг. Соблазн добыть такого крупного зверя длиной 4—5 м был велик; взрослая белуха дает до 150 кг жира и ценную шкуру. Это чуткое животное ловят сетями.

193

Рис. 4. Сцены морской охоты на Новой Залавруге (с. 194‑195). 1 – XXI группа, 2 – VIII, 3 – IV, 4 – XIII, 5 – XXII, 6 – XX группа.

Но в древности едва ли существовали столь большие и прочные сети. Тогда могли использовать только гарпун. В очень нелегкой и опасной гарпунной охоте, требующей четкой организации, дисциплины, отработанных навыков, экипажи лодок с большими предосторожностями старались подплыть к животному как можно ближе (белухи прекрасно слышат) и затем с близкого расстояния метали гарпун. Обычно в такой охоте, судя по петроглифам, участвовало от 2 до 6 лодок. От них к зверю

194

почти всегда тянется одна или несколько линий (гарпунных ремней). Раненого и измученного сопротивлением зверя постепенно подтягивали к суше и там уже добивали и приступали к разделке туши. В лучшей из сцен (IV группа Новой Залавруги) запечатлен кульминационный момент охоты, когда гарпун уже поразил зверя, но тот не успел отреагировать; гарпунный ремень еще как бы собран гармошкой. Все 12 членов экипажа стоят в напряженной позе, готовые к схватке с раненым зверем.

195

Добывали и других млекопитающих, например моржей. На них охотились в конце зимы в местах их залежки на обширных, далеких от берега льдинах. А. М. Линевский считает, что на Белом море существовал и промысел китов, но, видимо, только тех, что иногда во время отлива садились на мель. На Онежских петроглифах всего 5 морских зверей (видимо, все они — нерпы; одна из них загарпунена с лодки).

Морская охота утверждала чувство коллективизма, солидарности, взаимопомощи и взаимовыручки ее участников, служила источником сильных эмоциональных переживаний и ощущений, стимулирующих и устное, и изобразительное творчество.

Изображений рыб в петроглифах всего несколько (рис. 5). В трех случаях это экземпляры наиболее ценных пород (семга, стерлядь) или необычных по своему образу жизни и размерам видов (сом или налим). Все они: и сом (налим?) в известной триаде Бесова Носа, и стерлядь у руки Беса (там же), и крупная семга в центре XII группы Новой Залавруги — образы символические, с явно мифологической окраской. И только две сцены, в которых присутствует по крупной рыбе (семге), реальны: одна в западной группе Бесова Носа, другая в северной группе Бесовых Следков в Беломорье. Возможно, в Новой Залавруге имеется сцена ужения рыбы с лодки, но настаивать на этом не приходится, так как ни леска, ни рыба не обозначены, видно только «удилище».

Таким образом, рыболовство и морской промысел отражены в монументальном наскальном искусстве Карелии по-разному и не адекватно их реальной роли в повседневной жизни. Эпизодическая морская охота занимает много места, в то время как постоянный и наиболее надежный источник пищи — рыболовство — почти обойден вниманием. Отражение окружающего мира первобытным сознанием не было ни зеркальным, ни пассивным. В образной мифологической картине мира на первый план порою выдвигалось то, что, казалось бы, не имело решающего практического значения, но вызывало сильные эмоциональные переживания и чувства, глубокие ассоциации, помогало лучше понять и выразить основные связи и силы окружающей действительности. И наоборот, что-то из того, с чем человек сталкивался постоянно, почти выпадало из мировоззренческих схем. Так случилось и с рыболовством. Видимо, это постоянное, обыденное занятие. Иное дело морская охота, всегда сопряженная с риском, опасностью, требовавшая предельного напряжения сил, внимания, смелости и выдержки, выносливости, будившая воображение, вызывавшая сильные эмоции.

Одним из основных орудий морской охоты и рыбной ловли являлись гарпуны, судя по этнографическим данным и материалам раскопок торфяниковых стоянок, Оленеостровского могильника и других памятников, широко распространенные у всех северных народов прибрежной полосы от Белого моря до Чукотки. Обычно они имели три составные части: наконечник или собственно гарпун, древко и ремень (линь). Деревянное древко гарпуна не всегда намертво соединялось с наконечником, по одной или обеим сторонам которого тянулись зубцы или зазубрины, удерживающие его в теле раненого животного. Оно лишь помогало метнуть гарпун в цель. К отделяющемуся же наконечнику прикреплялся многометровый сыромятный ремень, а к нему привязывался рыбий пузырь

196

Рис. 5. Морские звери и рыбы в петроглифах Карелии. 1‑2 – Бесовы Следки, 3‑4 – Бесов Нос.

или кусок дерева, которые удерживались на поверхности воды и указывали местоположение загарпуненного зверя. Примерно ту же картину, правда более схематично, показывают и петроглифы. В наиболее выразительных сценах четко виден собственно гарпун — древко с наконечником и привязанный к нему длинный ремень. Любопытно, что петроглифы запечатлели разные мгновения морской охоты. Чаще всего гарпунный

197

ремень (иногда очень длинный) показан в натянутом состоянии. Бывает, что к зверю тянутся до 5—6 ремней от нескольких лодок. В основном морской промысел изображается как коллективный, с участием нескольких экипажей. Это и понятно: поразить морского зверя сразу насмерть если и удавалось, то очень редко. Обычно разыгрывалось сложное многоактное действие с быстро меняющейся ситуацией. Отсюда и большое разнообразие сходных в основе своей сцен морского промысла.

Использование гарпуна при ловле крупной рыбы иллюстрирует яркая сцена на оконечности Бесова Носа. Пеший человек вонзил гарпун в крупную рыбу, скорее всего лосося, и приготовился бросить второй гарпун (обозначен наконечник с зазубринами и древко с изображением птицы на конце). Исследователи единодушно толковали ее как сцену промысла рыбы с помощью гарпуна. К. Д. Лаушкин не соглашается с ними. Гарпун, который вот-вот метнет человек, он принимает за изображение лодки с тремя гребцами, которую снизу поддерживает человек — явно мифологическое существо, а всю композицию расшифровывает как мифологическую сцену освобождения огня-солнца из чрева чудовищной рыбы. Сокровенный смысл ее будто бы сводится к следующему: «...некое божество подводит лодку с тремя гребцами к чудовищной рыбе, которая, должно быть, задерживает солнце в преисподней... Очень вероятно, что три гребца — это мифологические существа типа культурных героев, которые отправились в царство мертвых, чтобы в союзе с добрым божеством вернуть солнце на дневной небосвод» [Лаушкин, 1962, с. 289—291]. Однако за лодку принят явный гарпун, что делает несостоятельной и предложенную расшифровку.

Конечно, вовсе не обязательно каждую сцену морской охоты и рыбной ловли понимать как мемориальную запись наиболее впечатляющих эпизодов из охотничье-промысловой жизни. Присутствие пеших участников лишний раз подчеркивает роль воображения, фантазии. Скорее, это обобщенное отражение таких ситуаций, нередко с заметной мифологической окраской. Но они появились на материале и под впечатлением реальных событий н так или иначе отражают жизненно важные вопросы, волновавшие древние родовые общины, прежде всего заботу об удачной охоте. Благополучие в охоте всегда было предметом постоянной заботы древнего северянина, которому ничего не давалось даром, «как свободный подарок природы». Конечно, сведения, которые мы получаем из петроглифов о хозяйственной деятельности и материальной культуре жителей края, неполные, отрывочные, тем более что сами памятники — скорее отражение идеологических воззрений, а не хозяйственной деятельности.

О значительной роли рыболовства в крае обычно судят по характеру и топографии поселений, всегда приуроченных к берегам рек и озер. Большинство их располагалось почти у самого уреза воды, обычно не выше 1—2 м над водоемом, фактически в пойменной зоне. Естественно, что люди очень чутко реагировали на колебания уровня воды. Нагляднее всего связь стоянок и древних береговых линий прослеживается по берегам Онежского озера, в устьях впадающих в него крупных рек. По этой причине их склонны были считать «преимущественно рыбачьими становищами» [Земляков, 1936, с. 138]. Не следует забывать, что места данных стоянок не менее благоприятствуют и охоте, хотя связь большин-

198

ства из них с рыболовными угодьями не вызывает сомнений. Любопытно, что они встречаются даже на широко открытых, продуваемых берегах огромного Онежского озера, казалось бы, мало удобных для постоянного обитания. Таковы скопления поселений у пос. Шелтозеро, у пос. Деревянное, в районе Бесова Носа, в устье р. Вытегры. Видимо, сказывалось стремление селиться как можно ближе к промысловым угодьям. Наличие жилищ, мощный культурный слой и насыщенность его находками — все указывает на долговременный характер многих прибрежных и островных стоянок.

Важным источником по изучению рыболовства становится орнаментация сосудов, прежде всего ранненеолитической керамики сперрингс, распространенной в основном на территории Карелии и Финляндии в IV—III тыс. до н. э. Исследователи давно уже обратили внимание на один из ее элементов — оттиски странного штампа, который называли то «перевитой колючей проволокой», то «оттисками, похожими на плетеную тесьму» или же «на римские цифры I и II» и т. д. (рис. 2). Как доказал Ю. В. Титов [1970, с. 225—227], это оттиски натуральных рыбьих позвонков. Из 10 382 фрагментов керамики сперрингс 39.7 % имеют позвонковый орнамент [Панкрушев, 1978, ч. 2, с. 27, 30, 31]. Это самый распространенный после «отступающей лопаточки» элемент, представленный уже на таких ранних (IV тыс. до н. э.) стоянках, как Сулгу II, Пиндуши и др. Шире всего он распространен как раз на раннем этапе культуры сперрингс. В Финляндии он встречается реже. Согласно экспериментальным данным, использовались позвонки очень распространенных некрупных рыб — окуня, плотвы и др. Довольно широкое распространение позвонкового орнамента в культуре сперрингс свидетельствует о значении рыболовства как вполне сложившейся отрасли хозяйства, закрепленной в общественном сознании соответствующей символикой,

Орнаментация керамики свидетельствует также о широком использовании в быту тонкой веревочки или шнура. Короткие вертикальные оттиски веревочки, намотанной на палочку, горизонтальные линии из оттисков веревочки и другие элементы имеются в керамике сперрингс. Веревочный орнамент встречается на ямочно-гребенчатой керамике — на 1051 п.; 20037 изученных фрагментов [Панкрушев, 1978, ч. 2, с. 27]. Четкие оттиски шнура присутствуют и на более поздних типах сосудов. Все это свидетельства выделки тонких шнуров и веревочек, типа бечевки или шнура, часто — толстой крученой нитки. Для привязывания якорей и грузил, судя по отверстиям, использовались и более толстые веревки или сыромятные ремни.

По орнаменту так называемой сетчатой (текстильной) керамики с отпечатками тканей, нитей, веревок, сетей, предположительно применявшихся в качестве основы при лепке или сушке сосудов, делались заключения о распространении ткачества, способах выделки ткани. Появление ткацкого дела и тканей из крученых льняных нитей, конечно, способствовало усовершенствованию и рыболовных снастей. А. Я. Брюсов отчетливые оттиски тканей фиксировал на керамике «бронзолитейной мастерской» в устье р. Томицы, относящейся, как выяснилось, к концу I тыс. до н. э. По его мнению, у северных племен СССР уже к концу II тыс. до н. э. повсеместно практиковалось широкое изготовление тканей [Брю-

199

сов, 1950, с. 294, 302]. Сетчатая керамика в Южной Карелии появляется в эпоху бронзы, где-то в конце II тыс. до н. э. (стоянка на р. Олонке). Истоки ее, по Н. Н. Гуриной [1963, с. 203], следует искать в поздненеолитических памятниках Верхнего Поволжья. Отмечалось, что и там, и в Карелии нередко орнамент образован не оттисками текстиля, а зубчатым штампом, образующим ложную сетку, имитирующую отпечатки ткани.

О технике рыбной ловли, конкретных формах ее организации, особенно на начальной стадии, известно относительно мало. Ихтиолог Ю. А. Смирнов допускает, что в условиях Карелии рано появились и долго бытовали нехитрые «первичные» способы, возникшие из непосредственных жизненных наблюдений и основанные на мгновенной реакции. Свойственные первобытному человеку наблюдательность, натренированность и ловкость позволяли при необходимости ловить рыбу просто руками — например, форель и налима в летнюю жару, сигов во время нереста. В летнюю пору резким ударом хлыста можно добыть щуку. Обычная петля из вицы позволяет вытаскивать щук или лососевых рыб, стоящих у берега после нереста. Разного рода палки с крюком, развилкой, расщепом на конце становились эффективным орудием ловли при плотном ходе крупных рыб, например лососей. В начале замерзания рек и озер для добычи налима подо льдом могли использовать утяжеленные дубины.

Но более продуктивными были коллективные способы ловли с помощью сетей, бредней, саков. С появлением их рыболовство превращается в одну из ведущих (наряду с охотой) форм хозяйства, которые входят в повседневную практику уже в мезолите. Эти способы во многом зависели от сезона и образа жизни рыб. Находки в торфянике Антреа свидетельствуют о появлении сетевого рыболовства уже в конце VIII тыс. до н. э. Обращают на себя внимание большие размеры сети. Там же обнаружены лезвие топора из рога лося, наконечник копья (ножа), в глубокий паз которого по одной из кромок вставлены мелкие острые осколки кварца, а также несколько каменных топоров, долот и стамесок, точильных брусков, осколки кварца. Так называемый онежский зеленый сланец, из которого изготовлены эти рубящие орудия, указывает на существование связей с бассейном Онежского озера.

Конечно, с глубокой древности широко использовались разного рода ловушки типа заколов, заборов, тайников, убегов, катисок и т. д. Для добычи крупной рыбы применялись гарпуны и остроги. Снасти и способы лова во многом зависели и от характера водоема: одно дело ловить рыбу в речке (ту же форель) и совсем другое — добывать ее на побережье Белого моря. где надо учитывать приливы и отливы. В прибрежной зоне сооружались разного рода ловушки, основанные на известном принципе: дать рыбе зайти в них, но затруднить выход. Судя по находкам крючков и грузиков, рано зародилась и индивидуальная ловля на удочку.

Изобретение и усовершенствование известных этнографам «ударных», «черпальных», «волоковых», «заставных» сооружений (заколы, заборы, верши) — важная веха в освоении природных ресурсов края и вместе с тем в развитии мышления его древних обитателей. Видимо, наступали периоды, когда рыба была главным, а то и единственным источником пищи; ее могли ловить и на открытой воде, и подо льдом. И хотя этот

200

источник в целом был наиболее стабильным, доступным практически круглый год, главной, доминирующей отраслью всегда оставалась охота, во всяком случае во внутренних районах с небольшими водоемами. В целом же хозяйство развивалось как неспециализированное, сезонное охотничье-рыболовческое, хорошо приспособленное к местным природным условиям с чередованием периодов, особо благоприятных для продуктивной охоты на зверей и птиц, добывания рыбы, а позднее и ластоногих. Морской промысел мог развиваться в основном на побережье Белого моря, в меньшей мере на Онежском и Ладожском озерах, где добывали только тюленей (нерпу). Такие специфические продукты морской охоты, как жир морских зверей и шкуры, способствовали развитию обмена. Охота на морских зверей вряд ли превратилась в основное занятие даже в Беломорье, но в целом она обогатила первобытную экономику и культуру.

Изложенный фактический материал все еще фрагментарен и не позволяет исчерпывающе полно осветить становление и развитие рыболовства и морского промысла, в частности начальные их этапы.

Позднеледниковый период (конец плейстоцена) оставался еще довольно суровым. В период молодого дриаса наблюдается похолодание, в результате которого ледник расширил свои границы, сдвинулись к югу тундровые формации. Видимо, условия для появления рыболовства создались только с наступлением голоцена (примерно 8.2 тыс. лет до н. э.), и то не сразу. Раннемезолитические стоянки северного побережья Онежского озера Повенчанка I, II, V, VII,XV, Медвежья Гора Х и Мань-Гора II, датируемые Г. А. Панкрушевым IX—VIII тыс. до н. э., и Авнепорог IV, VI, VIII, IX, Х на р. Кеми не содержат ни орудий рыбной ловли, ни костей рыб, в то время как косточки животных встречались.[2] Однако можно думать, что рыболовство в крае зарождается рано, еще в раннем мезолите. Большая роль его в позднем мезолите уже очевидна (использование сетей и ловушек, ужение рыбы на крючок и т. д.). Основным занятием населения мезолитической эпохи оставалась охота на крупных копытных — северного оленя и лося, а из грызунов — бобра, промысел водоплавающих и боровых птиц. Но заметно возрастала и роль рыбной ловли, особенно в периоды, неблагоприятные для охоты на крупных лесных зверей.

В неолите и в эпоху раннего металла (IV тыс. до и. э.—начало I тыс. н. э.) на побережье Белого моря. Онежского и Ладожского озер развивается промысел морских зверей — нерпы, гренландского тюленя, морского зайца, белухи, моржа.

Рыболовство на всех этапах первобытной истории Карелии играло важную роль как наиболее постоянный и надежный источник питания, выручающий в периоды острой нехватки другой пищи. Археологическим свидетельством тому служит широкое распространение орудий, связанных с рыбной ловлей, приуроченность абсолютного большинства поселений к берегам рек и озер, древний остеологический материал, широкое распространение островных поселений, отражение данной темы в первобытном искусстве (правда, весьма слабое). Удельный вес рыбной ловли

201

в разные времена года и в разных районах Карелии мог изменяться, но вряд ли она надолго, а тем более постоянно оставалась единственным источником пищи. Несравненно слабее охоты ее влияние и на другие формы жизнедеятельности людей (искусство, верования, «теоретическая» деятельность сознания, укрепление социальных связей и чувства коллективизма и т. д.).

С веками выработался сезонный годовой цикл комплексного неспециализированного хозяйства, в котором в определенной природой последовательности на первый план выдвигался тот или иной источник добычи пищи: охота на путях миграции животных, при переправах их через озерно-речные системы, по весеннему насту, добыча водоплавающей птицы во время линьки, собирание съедобных корней, трав, ягод и т. д. Сама такая сезонность исключала узкоспециализированный (например, на рыболовстве) характер экономики.

Об организации лова, эффективности орудий и снастей, заготовке рыбы и продуктов морской охоты впрок, способах приготовления и хранения мы можем только догадываться, опираясь на подходящие этнографические аналогии. Нет данных и о появлении прибавочного продукта даже на наиболее благоприятных для этого участках побережья Белого моря и Онежского озера и впадающих в них крупных рек, где существовали исключительно удобные условия для ловли ценных проходных рыб, добычи птицы, лесной и морской охоты.

202

 [1] По Г. А. Панкрушеву.

 [2] Стоянку Мань-Гора I, в инвентаре которой имеются 3 орудия, связанные с ловлей рыбы, Г. А. Панкрушев теперь исключает из числа самых древних.

 ЛИТЕРАТУРА

Брюсов, 1940 - Брюсов А. Я. Отчет о раскопках 1938-1939 гг. // Труды ГИМ. М., 1940. Вып. 12.

Брюсов, 1950 - Брюсов А. Я. Сетчатая керамика // СА. 1950. № 14.

Верещагин, Николаев, 1979 - Верещагин Н. К., Николаев А. И. Нерпа в Онежском озере // Природа. 1979. № 4.

Гурина, 1951 - Гурина Н. Н. Поселения эпохи неолита и раннего металла на северном побережье Онежского озера // МИА. 1951. № 20.

Гурина, 1963 - Гурина Н. Н. Памятники эпохи бронзы и раннего железа в Костромском Поволжье // Труды Горьковской археологической экспедиции. 1963. (МИА; № 110).

Девятова, 1976 - Девятова Э. И. Геология и палинология голоцена и хронология памятников первобытной эпохи в Юго-Западном Беломорье. Л., 1976.

Земляков, 1936 - Земляков Б. Ф. Неолитические стоянки восточного берега Онежского озера // Равдоникас В. И. Наскальные изображения Онежского озера и Белого моря. Л., 1936. Ч. 1.

Карельская АССР - Карельская АССР: (Экон.-геогр. очерк) / Отв. ред. А. А. Григорьев, А. В. Иванов. М.: Географиздат. 1956.

Лаушкин, 1962 - Лаушкин К. Д. Онежское святилище. Ч. 2. Опыт новой расшифровки некоторых петроглифов Карелии // Скандинавский сборник V. Таллинн, 1962.

Линевский, 1930 - Линевский А. М. Промыслы доисторической Карелии // Карелия: Ежегодник Карельского гос. музея за 1928 г. Петрозаводск, 1930.

Линевский, 1939 - Линевский А. М. Петроглифы Карелии. Петрозаводск, 1939.

Линевский, 1940 - Линевский А. М. Очерки по истории древней Карелии. Петрозаводск, 1940.

Панкрушев, 1978 - Панкрушев Г. А. Мезолит и неолит Карелии. Л., 1978. Ч. 1, 2.

Поляков, 1882 - Поляков И. С. Исследования по каменному веку в Олонецкой губ., в долине р. Оки и на верховьях Волги // Зап. ИРГО. Отд. этнографии. Спб., 1882. Т. 9.

Равдоникас, 1938 - Равдоникас В. И. Наскальные изображения Онежского озера и Белого моря. Ч. 1. М.; Л., 1936. Ч. 2. М.; Л., 1938.

Савватеев, 1966 - Савватеев Ю. А. Некоторые вопросы изучения наскальных изображений Карелии // Новые памятники истории древней Карелии. М.: Л., 1966.

Савватеев, 1979 - Савватеев Ю. А., Верещагин Н. К. Охотничье-промысловые животные и каменный инвентарь населения Карелии и южной части Кольского полуострова эпохи неолита и раннего металла // Мезолитические стоянки Карелии. Петрозаводск. 1979.

Титов, 1970 - Титов Ю. В. Об орнаменте керамики сперрингс // СА. 1970. № 1.

 

ПУБЛИКАЦИЯ: Саватеев Ю.А. Рыболовство и морской промысел в Карелии // Рыболовство и морской промысел в эпоху мезолита - раннего металла в лесной и лесостепной зоне Восточной Европы. Л., 1991.  С. 164-181.