Смиловицкий Л.Л. Евреи в Турове. История местечка Мозырского Полесья (Глава «Рыболовство»)

Жизнь у реки, среди болот и лесов заставила евреев воспринимать их как неизменную величину и приспособиться. Не вступая в противоречие с природой, они усвоили ее законы и обернули в свою пользу девственность края, лишенного благ цивилизации. Припять и Струмень, бравшие Туров в полукольцо, хотя и угрожали местечку затоплением в период половодья, однако все остальное время кормили его жителей, давали им работу, помогали пережить неурожайные годы, служили путями сообщения и охраняли от непрошеных гостей.

Рыбный промысел служил важным подспорьем в хозяйстве для одних и стал профессией для других. Евреи, овладев искусством промысла на воде, хранения и транспортировки рыбы, открыли для себя еще один вид деятельности в строго ограниченном списке занятий, разрешенных царской администрацией в черте оседлости.

 

Водный путь

Главной водной артерией Полесья, которая позволяла пересечь весь край с запада на восток, была Припять. Она берет свое начало в болотах Волынской губернии и впадает в Днепр немного выше Киева. Припять растянулась на 761 км, из которых 500 км приходятся на территорию Белоруссии. Принимая 123 реки и речки, множество болотных ручьев, она соединяется каналами с озерами, несет свои воды, прихотливо изгибаясь и разветвляясь на многие рукава и опять сливаясь в единый поток[1].

170

Местные жители всегда считали Припять душой Полесского края. По ходу ее течения берега менялись от низких к обрывистым, от пустынных и песчаных – к заболоченным. Ширина Припяти колебалась от 80 до 170 м. Во время половодья она поднималась на несколько метров и разливалась, напоминая море. На мелководье заливных лугов и затапливаемых подлесков, в извилистые лабиринты притоков и стариц[2] приходили на нерест косяки рыб – лещ, щука, чехонь, плотва, язь[3].

В XIX веке четыре пятых пространства Мозырского уезда составляли почти непроходимую болотистую низину. По свидетельству современников, на Полесье кипели «мириады мелких жизней». Несметное количество разного зверья и птиц гнездилось в недоступных лесах и болотах. В воздухе носились полчища насекомых, которые нашли там безопасное убежище и «роскошную поживу». Из человеческого жилья на огромном расстоянии изредка виднелся шалаш рыбака. Летом добраться от одной деревни к другой можно было лишь на паре волов с помощью опытного проводника[4].

Только Мозырь и Туров, расположенные на более возвышенной местности, оставались удобными для жизни. Другие поселения были удалены друг от друга на десятки верст. Поддержание состояния дорог, мостов и гатей отнимало много средств, времени и сил. Почтовый тракт из Минска в Пинск и далее на Волынь протяженностью в 353 версты включал 54 моста и 113 гатей. Дорога из Минска на Слуцк и Мозырь (324 версты) насчитывала 19 мостов и 182 гати. Каждую весну и осень стихия сносила переправы, нарушая почтовое сообщение. Дороги покрывались водой, гати размывались, мосты рушились. Оставалось одно проверенное средство – пересесть на лодки и баркасы, но в непогоду этот способ был крайне рискованным[5].

С юга Припять пересекала Пинский, Мозырский и Речицкий уезды, впадала в Днепр, соединяя «низовые» губернии империи, изобилующие хлебом и залежами соли. Из Минской губернии таким же водным маршрутом на Полесье везли строевой лес и пиломатериалы. С северо-запада Припять при помощи канала Огинского соединялась с Неманом, а с запада Днепровско-Бугский канал вел в Польшу и Пруссию. Восточные уезды Минской губернии сообщались через Припять и Березину, которые доставляли смолу и деготь, древесный спирт и «волокнистые продукты» – лен, пеньку, конопляное семя и др.[6] В 1901 г. на Припяти было погружено 396 судов и 719 плотов, а разгружено 115 судов и сотни плотов,

171

мимо Турова проследовало 94 парохода, 61 судно и 19 плотов, перевозивших продукцию на 1 млн. 891 тыс. руб.[7]

Навигация открывалась в первых числах апреля, когда ледоход заканчивался,и тогда Припять наполнялась пароходами, берлинами, барками, плотами и лодками. В мае вода спадала, и начинались трудности. Судоходству препятствовалиотмели, корчи на дне реки и затонувшие дубовые колоды. В сухое летнее времябольшие суда были вынуждены перегружать часть клади на более легкие барки.Когда речные кораблики не могли двигаться под парусом, команда использовалашесты или завозный якорь. Якорь выносили вперед и укрепляли. При помощиворота команда медленно передвигала судно, делая не более пяти верст в день.Кроме Припяти считались судоходными Уборть, Случь и Птичь, а по остальнымрекам можно было только сплавлять лес.

В Мозырском уезде в Припять впадали и более мелкие реки, справа по течению реки – Свиноводы, Замордвинка и Сколодинка, а слева – Займище, Смерть,Ситенка, Глухая Лань, Скрипица, Утвороха, Млыновая, Бобричь, Ипа и Неначь. Все они, за исключением двух последних, могли позволить только небольшой сплав[8].

Самым крупным естественным водоемом в Мозырском уезде было озеро Жид, или Князь-озеро, которое занимало 43,5 кв. км между реками Случь и Птичь и изобиловало рыбой. В большом количестве там ловили щуку, карася, окуня, ершей, считавшихся у евреев кошерными, что, по одной из версий, и дало такое название озеру – Жид.

В соответствии с еще одной легендой, князь Слуцкий заточил родного брата в замке на середине озера. Во время разлива воды замок рухнул и похоронил под собой узника. Третья легенда гласила, что в замке жила фаворитка одного из князей Радзивиллов – еврейка, которая погибла в результате наводнения[9].

Позднее озеро перешло к князю Витгенштейну, который сдал его в аренду евреям. В центре острова находилась деревянная постройка в виде сруба – скрыня, фундамент бывшего замка. Сто лет назад озеро было окружено низкими топкими болотами, поросшими лозой и черетом. Середина его была очень глубокой, а берега покрывали заваленные хворостом громадные сосны, осины и дубы, густо поросшие мхом и лишайниками. Оттуда веяло сыростью и гнилью, совершенное безмолвие изредка нарушалось только постукиванием дятла. В ненастную погоду озеро становилось бурным, но это не пугало местных жителей, которые искусно лавировали по его поверхности на самодельных челноках[10].

172

 

Средства передвижения

На домашних верфях Туровщины строили челноки– небольшие лодки, барки– грузоподъемностью до семи тонн, берлины– ходившие под парусом и бравшие на борт до 16 тонн. Промежуточным типом считалась шугалея– большая лодка из цельного дубового ствола, края которой обшивали сосновыми досками. Шугалеи служили для небольших перевозок, были быстроходными, маневренными, прочными и надежными. Такая лодка могла достигать в длину пяти метров. Рыбаки чаще всего пользовались челноками – узкими, длинными лодками, выдолбленными из цельного ствола дерева. Шест с лопастью позволял отталкиваться от дна и грести на глубокой воде.

Всем туровским судам было присуще своеобразное изящество. Лодок было много, но знатоки без труда распознавали работу того или иного мастера. Умельцы хранили свои секреты и передавали их из поколения в поколение. Речным извозом в Турове занимались Шустерманы. Эта профессия считалась семейной, а суда переходили от отца к сыну. Четыре брата – Гершл, Абе, Мотл и Лэпе – Шустерманы, имели прозвище плейтахер(идиш) или плейтухи(белорус.). В других местах Белоруссии и Литвы плотогонов и речников называли плитники.[11] Это был тяжелый труд, связанный с постоянным пребыванием в воде и сопряженный с профессиональными – туберкулез, простудные, кожные и пр. – заболеваниями. Однако его востребованность и надежный заработок вынуждали держаться этого занятия.

Шустерманы ходили на своих судах по Припяти до Днепра, перевозя грузы на лодках и небольших баржах, которые сами и строили. Их кораблики управлялись с помощью длинных шестов, которыми упирались в неглубокое дно, или бурлацкой упряжки. Максимальная грузоподъемность составляла 40 пудов. Когда вода была глубокой, судно приводилось в движение парными веслами, укрепленными в его носовой части, и было способно идти против течения. В случае необходимости кораблик перевозили на лошади или даже переносили на руках, днище использовали как емкость для промывания рыбы, посола и т.п.

 

Рыболовный промысел

Снасти

Рыбу в Турове ловили неводом, сетями, рогульками(удочками), при помощи блесны, дорожки, вершамиили остями(баграми). Каждая семья имела собственные снасти. Наиболее распространены были самодельные сети, вентеря, верши, наставки из прутьев, веревок, бересты.

Особого искусства требовало изготовление из лозы вершей, вентерей и нитяных сетей. Сети плели из пряжи конопли (пенька) или льна (кудели). Наиболее часто

173

употребляли сети из пеньки и хлопчатобумажной пряжи. Признанными умельцами плетения сетей и изготовления рыболовецких снастей в Турове считались семьи Бляхер, Брегман, Вайнер и Гольцман.

Оригинальными орудиями лова были котец и езы. Котец, сеть-ловушку овальной формы, делали из тонких деревянных колышков, оплетенных лозовыми прутьями или бечевой. Им перегораживали протоку: когда вода убывала, ставили котец, и у средней и крупной рыбы не оставалось другого пути в реку. Пойманную живую рыбу помещали неподалеку, в крошечное озерцо – саж, где ее хранили до наступления холодов[12].

Проще всего было воспользоваться неводом, но применяли и более замысловатые приемы лова. Умельцы устанавливали езы, частокол из толстых свай, которые вколачивали в дно реки. К езупривязывали прочную сеть с колокольчиком, и, когда он начинал звонить, рыбаки быстро затягивали сеть. Езы ставили преимущественно на большую рыбу, которая заходила в Припять из Случи. Когда вода отступала, в высыхающих водоемах рыбу можно было ловить голыми руками.[13]

Из крупной рыбы у берегов Турова промышляли осетра, а еще чаще сомов, вес которых достигал трех пудов, а иногда и больше. Сомов и щук ловили на блесну и дорожку. Бечеву, навитую на катушку, распускали и один конец надевали на ухо рыбаку, а другой, с блесной, – опускали в воду. Рыбак быстро выгребал к течению, и оно медленно несло его вниз, а когда рыба задевала блесну, он сразу чувствовал.

В летние месяцы сомов ловили на приладу – на крючок сажали «целый ком слизняков» (речных моллюсков), вынутых из раковин.[14] Один рыбак тихо правил лодкой, а второй вабил – ударял по воде пустым кувшином, когда весло опускалось и входило в воду, имитируя звук, которым сомы привлекали самок. Весной в Турове ловили язей и другую рыбу, которая «играла» у берега во время нереста. Для этой цели использовали нережки – мешки из тонкой сети, укрепленные на колышках. Нережки крепили в два ряда, оставляя между ними «ворота». Язи, «гоняясь друг за другом», срывали нережки и запутывались в них. Рыбак, заслышав плеск и колебание колышков, спешил вынимать улов[15].

В Турове широко применялась ловля на шнур, длина которого могла достигать 200 аршин. Шнур, к которому на расстоянии каждого аршина был прикреплен крючок с наживкой, на ночь опускали на дно реки. Утром его вынимали, проверяя улов язей, щук или стерляди.

В озерах вокруг Турова рыбу ловили крышами – приспособлением в виде сети, положенной спереди на полозья, а сзади прикрепленной к колу. Ловили втроем,

174

два рыбака тащили сеть спереди на полозьях по камышам, а третий – прижимал ее колом книзу.

Распространенным орудием лова были коши, плетенные из лозы, или ятеряс воронкообразным входом. Весной идущую на нерест рыбу доставали хватками, или пауками, – квадратными сетками на длинном шесте. Некоторые умельцы летом, в зной, вытаскивали сонную рыбу из каменных укрытий у берега под водой голыми руками, такая ловля называлась пичкурованием.[16]

Ловля

Рыбным промыслом на берегах Припяти занимались белорусы и евреи, не имевшие других занятий. Одни из них позволяли себе это круглый год, а другие – только в свободное от хозяйственных забот время. Рыбу ловили в больших и малых реках, озерах, ручьях, протоках и даже на болоте. По оценке минского губернатора, рыболовством занималось не менее одной третьей части населения Мозырского уезда. Улов 1854 г. составил 20 тыс. 100 пудов стоимостью 12 тыс. 60 руб., из которого в продажу поступило рыбы на 8 тыс. 910 руб. (74 %)[17]. Кроме рыбы ловили много раков, в количестве, далеко превосходившем местное потребление. Раковые шейки сушили и мешками продавали купцам в Варшаву, получая хороший доход[18].

Славой лучших рыбаков пользовались жители Мозыря, Давид-Городка, Петрикова и Турова. Они ловили независимо, работали в артелях или нанимались к «рыбопромышленникам» и арендным содержателям озер и заливов. «Безапелляционными воротилами» рыбной торговли считались атаманы, под надзором которых осуществлялись лов, соление и вывоз продукции. В Мозырском уезде в имениях Левандовского «Чистая Лужа», Огаркова «Ленин» были заведены искусственные пруды для разведения карпа.[19]

Обилие рек и озер давало возможность местным жителям заниматься рыбной ловлей профессионально. В Минской губернии наибольшее распространение она получила в Мозырском, Пинском и Речицком уездах. В 1906 г. в Минской губернии рыболовством было занято 3 098 чел., выручивших от продажи своего улова более 110 тыс. руб. Пуд рыбы продавался в городах и уездах по цене от двух до восьми рублей. Случаи отравления рыбой были редкими, так как местная администрация следила за состоянием водоемов и привлекала виновных к строгой ответственности[20].

175

Курени

В летнее время на берегах Припяти рыбаки устраивали временный лагерь (курень). В одном шалаше из лозы и хвороста размещалось от пяти до восьми человек. Сезон начинался весной, когда паводок спадал, и река возвращалась в привычное русло, и продолжался до глубокой осени.

Рыбаков преследовали комары и мошка, и нужно было быть полешуком, чтобы пережить эту и другие невзгоды. Основное время ловли приходилось на темное время суток. С восходом солнца рыбаки возвращались в курень, отдыхали, чистили рыбу и чинили снасти. В случае обильного улова они звали на помощь жителей близлежащих деревень. Послеобеденное время посвящалось отдыху до заката солнца, а затем производственный цикл повторялся.

На курене имелось два-три ушата[21] с соляным рассолом, куда складывалась очищенная рыба. Несколько суток спустя ее развешивали на открытом воздухе, где солнце и ветер довершали дело. В зависимости от погоды этот процесс занимал от одной до трех недель. В Мозырском уезде было шесть «главнейших» куреней – в Костюковичах, Блажевичах, Лясковичах, Перерове, Ляховичах и Турове. Все они, за исключением казенного переровского, принадлежали частным владельцам. Подсобному рабочему, привычному к воде, платили от 6 до 8 руб. в месяц при хозяйских харчах. Атаманы куреней нанимались в основном за часть улова, который составлял не менее четвертой части всей пойманной рыбы, или за 120-200 руб. за сезон, в зависимости от количества нанятых рыбаков и числа водоемов[22].

Артели

До того как оживала работа в курене, открывался сезон ловли сетями на артельных началах. Едва воды Припяти освобождались от ледового плена, рыбачьи партии по четыре человека на лодку занимали все отмели. Они забрасывали сети и вынимали их ниже по течению, сменяясь днем и ночью. Рыба, попавшая в невод, считалась собственностью рыболова. Снасти и лодки находились в совместном пользовании, и выручку от улова делили поровну. В ряде случаев владелец сети или лодки получал большую часть. Так продолжалось всю весну, пока уровень воды не падал, открывая весь берег. Тогда ловля на реке прерывалась и возобновлялась только с подъемом воды. Лето, осень и начало зимы, пока лед оставался не очень крепким, артели рыбаков продолжали ловлю в заливах и озерах вокруг Турова.

В Мозырском уезде существовало более тридцати подобных артелей: в Мозыре –

176

15, Петрикове – восемь, Давид-Городке – пять и Турове – четыре. Улов каждой из них мог составить от двух до двадцати пудов за одну ночь, или 10 тыс. пудов за сезон.[23] Артельной ловлей рыбы в Турове в разное время были заняты Дорфманы, Запесоцкие, Кауфманы, Котики, Чечики и Шлейзманы.

Ужение

Традиционная ловля на удочку была доступна любому желающему. Отличные удилища получались из лещины, а леска плелась из конского волоса, крючки были самодельными. Лучшим временем для ловли считалось раннее утро, пока рыба была голодна и быстро хватала насадку. Вечером клев шел тоже лучше, чем днем, когда рыба пряталась в укромное место и отдыхала. В пасмурную погоду можно было удить целый день. Все виды рыбы жадно брали наживку после окончания нереста, когда были истощены после метания икры.[24]

Наиболее подходящим временем в году для ужения рыбы считались май, июнь и начало июля, затем клев почти прекращался и возобновлялся в августе. Весной в Турове удили у самого берега, в жаркую погоду – в реке у камыша, осенью – на самых глубоких местах. Большую роль играло знание дна – песчаное, глинистое, покрытое илом или тиной. Каждый вид рыб привлекали особой приманкой – ловили на червей, мух, личинок жуков и бабочек, кузнечиков и других насекомых. Для крупной рыбы в качестве наживки использовали раков, мелкую рыбу, лягушек и даже мясо, сыр, ягоды и хлеб. Искусство рыболова заключалось в умении правильно подсечь рыбу во время клева и вытащить из воды[25].

Жизнь на реке не прекращалась круглый год. Едва лед сковывал Припять и Струмень, жители передвигались по протоптанным в снегу тропкам с заречной стороны напрямую, без подъема на мост. Водовоз длинным черпаком заполнял огромную бочку и развозил воду по домам, купить у него пару ведер воды могла любая хозяйка. Жители Турова заготавливали лед для летнего сезона, женщины в проруби полоскали белье. Речные склоны становились полным раздольем для любителей покататься на лыжах. Во время сильных морозов толстый лед гулко лопался и издавал звук, подобный пушечному выстрелу.

Весной лед темнел, набухал, истончался и под давлением воды трескался. Это происходило, как правило, с 21 марта до 1 апреля. Огромные льдины ворочались, наползали друг на друга, ломались и стремительно мчались вниз по течению. Уровень воды в реке заметно поднимался, и льдины оставляли рваные раны на

177

стволах шеренги огромных тополей, иногда на двухметровой высоте, хотя в обычное время эти деревья отстояли на пригорке метров на пятьдесят от берега.

Угрозу человеку представляла не только долгая и суровая, но и слишком мягкая зима без снега и мороза. Это могло подорвать даже сильное хозяйство. Если болота и реки не замерзали, нельзя было вывезти заготовленное летом сено из леса – лошадь и возница тонули. Голодные животные ревели в хлеву, и их начинали кормить зерном, предназначенным для выпечки хлеба, и остатками семенного картофеля. Когда и они заканчивались – срывали солому с крыши, скормили солому – не хватило на подстилку животному, не стало навоза для весеннего сева.[26]

Зимой чаще всего рыбаки прибегали к поплаву. Эта была четырехугольная сеть, сплетенная в форме мешка, которую удерживали колом и веревками. Поплав устанавливали на глубине или быстринах – местах с быстрым течением. Вода в болотистых речках «сдыхалась», и рыба в поисках воздуха стремилась к проруби. Улов, как правило, был богатым. Больше всего было плотвы, налимов и сомов, окуня, щуки и стерляди. В озерах вокруг Турова в зимнее время рыбу ловили большой сетью подо льдом. Две большие проруби рубили рядом и сеть протаскивали под водой при помощи веревок. Через одно из отверстий, устье, опускали сеть, а через другое, вздойма, ее вытаскивали.

Самым «обыкновенным» занятием считалась ловля вьюнов. Во льду делали небольшую круглую лунку, куда вставляли корзину с двойным дном и отверстием посередине. Вьюны в поиске воздуха стремились к проруби и набивались в корзину. Рыбаки несколько раз в день обходили свои угодья и проверяли улов. Вьюнов нанизывали по 15–18 штук на палочку, или метку. Сто меток составляли трос, цена которого колебалась от двух до трех рублей. В хорошие годы улов мог оказаться настолько обильным, что вьюнов целыми возами продавали или меняли на муку, зерно, картофель и яблоки.[27]

Хранение и сбыт

В 70-е годы XIX века рыбы было много. Ее сушили, вялили или хранили в сыром виде в специальных ледовнях– погребах, упрятанных в землю. Зимой туда заносили большие плиты нарезанного на реке льда, и рыба, укрытая соломой, подо льдом не портилась в течение более полугода – с января до июля.

Однако продать рыбу можно было только, если «еврей завернет в деревню». В полесской глуши, где сообщение было затруднено, жители с благодарностью пользовались услугами «кочевников-евреев» (посредников). За мороженую рыбу на базаре платили от трех до пяти копеек за фунт. Свежую рыбу нанизывали на выструганные палочки или нарезали, укладывали в корзины или ковши и в таком

178

виде предлагали на продажу. Существовал большой выбор сушеной рыбы. Дорогие сорта везли в Бобруйск, Минск, Варшаву и на ярмарки – в Слуцкий, Новогрудский, Слонимский и другие уезды[28].

Потомственным рыболовом в Турове был Арон Чечик, имевший вместительный погреб с ледником. Арон ловил рыбу в Припяти и прудах сам или скупал ее у крестьян окрестных деревень. В семейном предприятии участвовали его брат Меир и сестра Бейла, которые сушили, вялили и продавали рыбу. Чечики любили свою работу, делали ее хорошо, в заказчиках недостатка не знали и имели относительный достаток. В Вереснице, вблизи Турова, этим же промыслом занимались еще несколько еврейских семей – Лаховские и Гренадеры, которые были родст венниками Чечиков.[29]

 

Соблюдение кашрута

Основным потребителем рыбы являлось еврейское население, которое, по свидетельству современников, все «шабесы и вообще праздники» не представляло без рыбных блюд. Лов рыбы был запрещен в субботу и еврейские праздники.

Талмуд содержит упоминания 700 видов рыбы, которую различает как ритуально чистую и нечистую. В пищу была разрешена только та, которая имела хотя бы один плавник или легко отделяемую чешую. Рыба с плавниками, но без чешуи признавалась нечистой. Дополнительными признаками считались наличие хребта и форма головы. У ритуально чистых рыб был развитый хребет и плоская голова, а «нечистые» не имели хребта и отличались заостренной головой и особой формой пузыря (у «чистых» рыб один его конец был заостренный, а другой тупой, тогда как у «нечистых» – оба конца были тупыми или заостренными). К подобным признакам обращались, когда по внешнему виду нельзя было судить, имеет рыба чешую или плавники. «Чистой» признавалась рыба, которая держалась ближе к поверхности воды, тогда как «нечистая» обитала глубоко под водой, особенно если вода была стоячей и болотистой. Считалось, что глубоководная рыба содержит много холода и влажности и поэтому не годится для употребления в пищу. Запрет на «нечистых» рыб распространялся и на их икру[30].

Свежесть определяли по красноте жабр. Больным традиция рекомендовала употреблять больше мелкой рыбы. Однако это не имело отношения к женщинам, кормившим грудью, из опасения, что рыба повлияет на качество материнского молока. Существовали ограничения на употребление определенных видов рыбы для людей, страдавших заболеваниями глаз[31].

179

В Турове не ели сомов, линей, угрей, стерлядь и осетров, которые не были кошерными. Сомы считались «болотной» рыбой, угри не имели плавников, а стерлядь и осетр – ярко выраженной чешуи. Если они попадали в сети к евреям, то шли только на продажу или обмен.

 

*  * *

Жизнь на реке помогала евреям выдержать нелегкие испытания в девственном крае – Мозырском Полесье и стать его неотъемлемой частью. Водная стихия и нетронутые леса, окружавшие Туров, оказали большое влияние на повседневную жизнь евреев, заставили сверять каждый свой шаг с изменениями в природе. Связь эта стала настолько естественной и гармоничной, что нашла отражение в прозвищах, которые со временем превратились в наследуемые фамилии. Вассерманами в Турове называли людей, которые возили воду с реки[32], Фишманами – рыбаков и торговцев рыбой[33], Шифманами – людей, живших на берегу, или лодочников[34], Зарецкими – пришедших в Туров из-за Припяти и пр.

Река помогала выжить, она кормила, служила транспортной артерией и приносила дополнительный заработок. Нелегкий климат: вечная сырость, болотные испарения и туманы – не оказывал вредного влияния на здоровье туровцев. Несмотря на тяжелый труд, евреи-полешуки долго оставались сильными и выносливыми, а столетний возраст не считался редкостью. Лесной воздух, пропитанный смоляными испарениями, содействовал сохранению хорошего самочувствия. Этому помогала мясная и рыбная пища, малодоступная в других местечках черты оседлости. Жизнь у воды дала еще один пример еврейской приспособляемости и выживаемости, способности извлекать уроки на пути преодоления препятствий и учить этому следующие поколения.

180

[1] В Мозырском уезде в Припять с правой стороны впадали реки Горынь, Ствига, Уборть и Словечна, а с левой – реки Лань, Случь и Птичь.

[2] Старица – заросшее кустами пересохшее русло ручья или небольшой речки.

[3] Т.А. Хвагина, Полесье от Буга до Уборти, Минск 2005 г., с. 108.

[4] Труды Минского губернского статистического комитета. Историко-статистическое описание девяти уездов Минской губернии. Вып. 1, Мозырский уезд, Минск 1870 г., с. 2.

[5] А.К. Киркор, «Долина Припяти», Живописная Россия. Литовское и Белорусское Полесье. Репринтное воспроизведение издания 1882 г., Минск 1994 г., с. 343.

[6] Памятная книжка Минской губернии 1878 года, Изд-е Минского губернского статистического комитета, ч. 1, Минск 1878 г., с. 81.

[7] Памятная книжка и календарь Минской губернии на 1903 г., Минск 1902 г., с. 125.

[8] Труды Минского губернского статистического комитета, с. 6.

[9] А.К. Киркор, Указ. соч., с. 334.

[10] Полесье и полешуки. Из путевых заметок. Народная библиотека В.Н. Маракуева. Изд. 4, Одесса 1897 г., с. 36-38.

[11] Письмо Зелика Шустермана от 17 ноября 2002 г. из Нетивота (Израиль), Архив автора.

[12] Ю.А. Лабынцев, В глубинном Полесье. Турово-Пинская земля, Москва 1989 г., с. 57.

[13] И.А. Эремич, «Очерки Белорусского Полесья», Вестник Западной России, Вильно 1867 г., кн. 8, т. III, с. 114.

[14] Для наживки рыбаки в Турове чаще всего использовали моллюсков двустворки (типа перловицы), брюхоногих или улиток.

[15] Полесье и полешуки, с. 55.

[16] И. Комаров, Руководство к уженью рыбы, Москва 1906 г.

[17] Итоги рыболовства в Мозырском уезде в 1854-1855 гг., Национальный исторический архив Республики Беларусь (далее НИАРБ), ф. 21, оп. 1, д. 1, л. 203.

[18] Еврейская традиция относила раков к некошерным продуктам, и их добычей были заняты белорусы.

[19] Обзор состояния Мозырского уезда за 1914 г., НИАРБ, ф. 295, оп. 2, д. 562, лл. 374-377.

[20] Памятная книжка и календарь Минской губернии на 1908 г., Минск 1907 г., с. 76-77.

[21] Ушат – кадка, бондарная посуда емкостью 1-2 ведра, невысокая, круглая, слегка расширяющаяся кверху, с двумя «ушами» (ручками) на верхнем срезе, в отверстие которых продевалась палка для переноски.

[22] «Рыбная ловля в Мозырском уезде», Памятная книжка Минской губернии 1878 г., с. 74.

[23] Там же, с. 75.

[24] Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и А.И. Ефрона. Под редакцией К.К. Арсеньева и Ф.Ф. Петрушевского, СПб 1890-1907 гг., т. 27, с. 385-387.

[25] Подробнее о ловле рыбы удочкой в XIX веке: С. Аксаков, Записки об ужении, Москва 1874 г.; И. Радкевич, Ужение рыбы, СПб 1874 г.; Р. Львов, Практический рыболов, СПб 1891 г., и др.

[26] J. Mackiewicz, Bunt rojstow, Wilna 1938, s. 128.

[27] Полесье и полешуки, с. 57.

[28] Памятная книжка Минской губернии 1878 года, с. 72.

[29] Песя, жена Лейбы Лаховского, была дочерью сестры Арона Чечика - Бейлы Чечик.

[30] Черная икра считалась некошерной, а красная – кошерной, Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона, т. 15, с. 883.

[31] Там же, т. 13, с. 751.

[32] Вода – Wasser (идиш).

[33] Рыба – Fish (идиш).

[34] Лодка – Shif (идиш).

 

ПУБЛИКАЦИЯ: Смиловицкий Л.Л. Евреи в Турове. История местечка Мозырского Полесья. Иерусалим, 2008. – 846 с. (Глава «Рыболовство» - с. 170-180).

 

Л.Л. Смиловицкий на сетевом портале «Заметки по еврейской истории»