Заика В.Е. Летопись черноморского рыболовства

Я видел, как в черной пучине кипят,

В громадный свиваясь клуб:

И млат водяной, и уродливый скат,

И ужас морей однозуб...

В. Жуковский

 

В доисторическом краю непуганых рыб

Начнем со сказочно-далекого времени, когда в водоемах юга Украины было очень много разнообразной рыбы и совсем не было людей-рыбоедов. В море рыбам угрожали только более крупные хищные рыбы, да морские млекопитающие — дельфины и тюлени. Но они неплохо уживались. Если, скажем, хищники сильно подрывали свою кормовую базу, то наступал голод и популяция хищников уменьшалась. Так поддерживалось динамическое равновесие.

Человека в этих краях вообще не было, ни на морских берегах, ни в дальних пределах суши. Зато по Украине бродили такие экзотические и крупные животные как саблезубый тигр, южный слон, этрусский носорог. Увы, все они не выдержали похолоданий, связанных с волнами периодических оледенений. С севера двигались силы холода и иссякали как раз на Украине. Наиболее мощное из всех оледенений достигало широты Киева, Харькова.

С приближением холодов Украина напоминала тундру, неслучайно здесь объявились мамонт, северный олень и грызун лемминг. В периоды потеплений они откочевывали севернее, на месте тундры появлялась степь, где преобладала лошадь, были и леса, в которых господствовал древний слон. Повинуясь изменениям климатических условий, всем животным приходилось далеко мигрировать, менять прежнюю родину и выбирать зону с более подходящими условиями.

Лишь один вид двигался напролом с юга, навстречу холоду. Разумеется, это был наш предок. Где-то во второе межледниковье, а может быть в начале третьего оледенения, к полуострову Крыму вплотную приблизился венец творения — человек. На Кавказе и в Приазовье он появился двести-триста тысяч лет назад. Перемещались наши прародители со стороны Малой Азии. Как раз в это время в Европе широко распространился мамонт, который помог архантропу стать человеком, давая мясо в пищу, шкуры на одежду, кости и бивни — как стройматериал и топливо.

Неандертальская популяция Крыма считается многочисленной. Пещерные стоянки размещались у второй гряды гор, в балках и речных долинах. На морском побережье единственная стоянка найдена в Судакской бухте. Почему только одна? С одной стороны, береговые условия не способствовали сохранности археологических ценностей. Но, скорее всего, неандерталец имел сугубо сухопутную душу, в море не нуждался, прелести ЮБК его не прельщали, а любимая и привычная пища, которую он прекрасно умел добывать, ждала его у границы степи и гор. Именно сюда первые охотники Крыма обычно выходили из пещер за добычей — мамонтом, волосатым носорогом, северным оленем. Эти крупные холодолюбивые животные были основными промысловыми объектами нашего крымского пращура вплоть до окончания периода оледенений. В меньших количествах добывались и другие виды зверья.

Население постепенно росло, но его пока было немного. Во времена кроманьонцев, 25 тысяч лет назад, вся человеческая популяция на Земле насчитывала около 3 млн. душ. А в Крыму население по каким-то причинам даже уменьшилось. К концу палеолита человек столкнулся с первой серьезной экологической проблемой — численность мамонта стала заметно снижаться. Причин было несколько. И климат менялся, и человек усердствовал в охоте на мамонта, особенно на молодняк, который было легче добывать. А это крайне пагубно сказывалось на воспроизводстве стада.

В период мезолита (который в Крыму наблюдался 8-6 тыс. лет назад) крымские охотничьи угодья быстро беднели. Первыми исчезли почти все «пещерные» звери: пещерный медведь, пещерный лев, пещерная гиена. Дольше других продержался пещерный лев. Затем не стало в Крыму носорога, гигантского оленя, овцебыка. С потеплением климата к середине мезолита и ростом населения кризис охотничьего хозяйства стал особенно очевидным.

Крымчане зимой жили в пещерах, а летом часто перемещались на сезонные стоянки, расположенные обычно по берегам рек, у мест водопоя дичи. Здесь строили шалаши или покрытые шкурами и обложенные камнями чумы. На такой стоянке на Керченском полуострове, у кострищ встречены кости джейрана, сайги, осла. Но там же встречены прямые свидетельства морского промысла — кости тюленя, много рыбьих костей, а также крючья блесны и гарпуны. Мезолитический крымчанин научился делать не только колесо, но и долбленые лодки. Так в наших краях начинался водный и морской промысел.

Примерно в это время в последний раз прорвало пролив Босфор и Черное море окончательно соединилось со Средиземным. Продолжалось постепенное осолонение Черного моря. Пресноводная рыба прижалась к устьям рек, на смену ей стала входить через пролив Босфор морская рыба. Древний рыболов скорее всего не заметил изменение в солености — оно происходило медленно, кстати, вода и до того (в так называемом озере-море) была солоноватая, не питьевая.

Древний период охоты и рыболовства продолжался, но параллельно началась эпоха интенсивного скотоводства с зачатками земледелия. Сначала наш предок приручил свинью, позже овцу, козу, корову. Правда, некоторые источники утверждают, что первой была коза, затем овца, после корова и лошадь, свинья и собака. Дискуссии еще продолжаются, впрочем, нашей морской теме они ничего не меняют.

Оседлость вела к росту запасов пищи и увеличению родовых групп. На стоянках стали встречаться створки мидий. Считается, что они появлялись на столе крымчанина в результате «прибрежного собирательства». Так ученые назвали этот метод добычи пищи. Кстати, походы к морю были дальними и редкими. Стоянок ближе 10 — 12 км от моря ни в мезолите, ни в неолите почти не найдено.

На этом можно и покончить с доисторическим периодом, когда численность человечества была пренебрежимо мала, и активность людей на море тоже была незаметна. Все описанные выше сведения нам дали палеонтология и археология. А теперь обратимся к историческому периоду, когда к памятникам материальной культуры стали примешиваться письменные источники, густо сдобренные мифами.

 

Морской рыбный промысел греческих колонистов

Первыми, кто организовал рыбный промысел в Черном море и стал добывать рыбу в «товарных количествах», как сейчас говорят таможенники, то есть не только для своей семьи, но и на вывоз, были древнегреческие колонисты. До их появления рыбу ловить в больших количествах было некому. Из древнегреческих источников мы узнали, и наши археологи это подтвердили, что первые греческие поселенцы встретили на северных берегах Черного моря местных кочевников.

Северное Причерноморье и степной Крым были населены кочевыми племенами. Основные племена мы, вслед за греками, называем киммерийцами и скифами. А в горах обитали тавры — скотоводы. Воинственности всем этим племенам было не занимать, зато природе они вредили мало. Это происходило не от увещеваний тогдашних «зеленых», а благодаря инстинктивному единению с природой, скромным личным потребностям и охотничьим возможностям, а главное — общей малочисленности населения.

Скотоводы и кочевники — вообще замечательные племена. В отличие от охотников и рыболовов, они не уничтожали дикие виды наземных и водных тварей, а сами выращивали себе любимых барашков и коней. У скифов, например, основной едой служило вареное мясо, кобылье молоко и сыр из него. Конечно, воду они тоже пили, но, как утверждают специалисты, не использовали для мытья. Попросту не мылись, и все. В связи с такой пагубной привычкой можно сомневаться в их тяге к водоемам и к морю.

Что касается отношения обсуждаемых крымских кочевников к рыбе, то об этом я не нашел сведений. В принципе ясно, что многое зависело от привычек, выработанных прошлым опытов, и от религиозной ориентации. Ведь есть много народов, для которых, например, свиное мясо — табу. Могу привести и рыбный пример: мои родители зачали меня в Монголии, куда приехали как «красные специалисты» по сельскому хозяйству. Они мне не раз рассказывали, как однажды отец поймал в речке крупного тайменя. Это увидел проезжавший на лошади лама и стал упрашивать отца отпустить пойманную рыбу. У монголов рыба считалась священным животным. Лама пообещал отцу взамен привезти барана, и отец бросил уже уснувшую рыбу в заводи у берега, где она и плавала кверху брюхом. Лама привез барана и уехал, а отец снова достал тайменя из воды — ведь все равно пропадет без пользы. Так что монгольский буддизм не поощрял рыболовства, по крайней мере, так было в 1935 году, когда и произошел рассказанный случай.

Но в любом племени всегда не без экстремала. Уверен, что некоторые из киммерийцев, скифов и тавров хотя бы из любопытства пробовали рыбу, в том числе морскую. Особенно реальным это стало после появления греков-колонистов. Но не будем на этих малозначимых эпизодах строить историю. Ни родам кочевников, ни стадам морской рыбы от этого не было ни жарко и не холодно.

Для начала серьезного морского рыболовства нужны были пришельцы, любящие море и рыбу. Такие народы были на Средиземном море. Известно, например, что рыболовство было одним из занятий финикийцев, которые вообще много плавали. Они не только рыбу ловили, но даже добывали пурпур из раковин морского моллюска багряницы (мурекса), для окраски тканей. В своих городах они устраивали чаны для производства краски, но делали это практично: устраивали их на краю города с подветренной стороны. Причина такой деликатности понятна — смрад гниющих моллюсков не навеивал приятные впечатления о море.

Некоторые считают, что финикийцы, при их известной активности, вполне могли побывать на Черном море. Они ведь и гораздо более сложные морские странствия совершали. Но видимых следов в наших краях, увы, не оставили, или они до сих пор не найдены. Поэтому лавры основателей широкого рыболовства бесспорно достаются древним грекам. Что касается начала этого промысла в самой Греции, то тут исторических свидетельств мне известно мало. Может быть, занятие это было не для знатных людей, или рыба не относилась к числу почетных блюд, но источники очень мало о рыболовстве упоминают.

Судя по дошедшим до нас легендам, боги не замечали людской возни и мелких потерь в своих владениях, вызванных рыбным промыслом. Бог морей Посейдон с женой Амфитритой, которая, по Гомеру, кормила огромных морских чудищ, как наши бабушки кормят дворовых котят, вообще впервые обратили внимание на большую активность человека примерно в период возведения города Трои.

Кстати, Гомер в таком морском произведении, как «Одиссей», при частом описании пиров и просто застолий вообще не упоминает морскую рыбу в качестве еды. Правда, рыбным многообразием можно любоваться на некоторых древнегреческих расписных тарелках. Поэтому можно думать, что вкусовые качества рыбы греческим морякам (и Гомеру тоже) не сильно нравились, но зато были отдельные любители рыбы среди художников, расписывающих блюда.

Во всяком случае, Гомер так описывает процесс питания героев в стране лестригонской, на которую якобы похожа наша богатая рыбой Балаклава: «Вымыли руки и начали пир изобильный готовить роскошный. Так мы весь день напролет до восшествия солнца сидели, ели обильно мы мясо и сладким вином утешались.»

В других местах «Одиссеи» Гомер сочно живописует, как на вертеле жарят «полную жира хребтовую часть острозубого вепря», и эту «почетную часть изготовленной вкусно веприны» вручают гостю; одновременно вином из козьего меха наполняют объемистый кратер, разводят водой и разливают в кубки. На протяжении всей «Одиссеи» режут коз и жирных баранов, свиней белозубых и быков тяжконогих и криворогих. Предпочитают жирное мясо, которое помещается у хребта. Упоминается также хлеб и сыры. Так описывается обычная пища, хотя все происходит у моря. В жертву богам тоже сжигаются «тучные бедра» животных.

И только когда «вкуснообильная пища» кончается, герои вспоминают, что они находятся у «многорыбного моря»: рыбак начинает удить рыбу «остросогбенными» крючьями или забрасывает в море «мелкопетлистый» невод. И никакого описания рыбных застолий. Видимо, рыбу потребляли только, чтобы голод утолить. Перебивались, так сказать, с хлеба на хамсу.

О греках сужу по Гомеру, зато доподлинно знаю, что в древнем Египте рыбу презирали как смрадную пищу бедняков. В утешение любителям рыбы могу заметить, что египтяне любили мясо гиен. Их сначала откармливали мясом, затем готовили из них жаркое, которое считалось лакомством и полагалось к столу вельмож. С чем мы их и поздравляем! Предполагаю, что и самые древние египтяне, и самые древние греки не дотянули до наших дней исключительно из-за пренебрежения рыбой, которая, как уверяют современные диетологи, содержат массу ценнейших и незаменимых компонентов, особенно для работы головного мозга.

Думаю, что достаточно рассказал об отношении Гомера, его героев и зарубежных современников к рыбе. Но Гомер жил задолго до эпохи возникновения греческих поселений на берегах Черного моря. Сверим, как говорят, часы: историк Геродот полагал, что Гомер жил за 400 лет до него. А сам Геродот родился около 480 г. до нашей эры. В Греции уже появились древние мудрецы и естественно, что в такую эпоху внимание к рыбе заметно возросло. К рыбе вообще и к черноморской в частности.

Одним из свидетельств нового отношения к рыболовству является тот факт, что в VII веке до н.э. Византии, греческая колония на месте нынешнего Стамбула, была одним из центров тунцового промысла. А тунцы — это не таранька, и ловить их непростое искусство. В общем, к моменту создания греческих поселений Ольвии и Херсонеса прошло достаточно времени, чтобы изменить отношение греков к рыбе и рыбной ловле. Можно сказать, что к этому времени древние греки явно выросли в наших глазах как моряки-рыбодобытчики.

После возникновения греческих колоний на черноморских берегах новые города развили большую торговую активность. На «круглых» торговых судах из старых городов-государств древней Греции периодически доставлялись в Причерноморье ремесленные изделия и вина. В обратный путь заполняли суда хлебом и лесом, скотом и рыбой. Много рыбы вывозили в Византию.

Не удивляют поэтому древние засолочные ванны, найденные в Керчи, где кроме тунцов, промышлялись хамса, султанка и сельди. И это происходило повсеместно. В Херсонесе Таврическом в период V — I до н.э. рыбу ловили переметами и сетями. В состав уловов входили осетры, камбалы, кефали, скумбрия, хамса. Рыбу не просто ловили для быстрого утоления голода. Рыба стала товаром. Ее заготовляли впрок — солили в пифосах или специальных цистернах. Соль добывали в лиманах и соляных озерах.

В эту эпоху стало появляться больше письменных сведений о рыбе. Посетив Скифию, Геродот писал, что в Борисфене (Днепре) водятся огромные бескостные рыбы антакеи. Это осетровых тогда называли рыбами без костей. Определенное внимание (во всяком случае, гораздо большее, чем Гомер) уделяли рыбе, причем именно черноморской рыбе, другие античные авторы. Страбон описывал, как он пересекал пролив от Пантакапеи до Фанагории (Тамани). Одним из ярких воспоминаний от этого плавания у него было впечатление от виденных рыб, в частности, он упоминал об осетрах размером с дельфина.

Много писал о животных — черноморских обитателях Плиний Старший, римский ученый и писатель. Он обсуждал даже структуру верхних звеньев морских сообществ: «в Понт не заходит ни одно морское животное, вредное для рыб, кроме морских телят и мелких дельфинов». («Телятами» он называл наш вид тюленей, которых позже стали именовать морскими монахами). Большое внимание Плиний Старший обращал на тунцов: «Тунцы в весеннее время стадами входят из великого моря в Понт и в другом месте не производят потомств. Рыбы всякого рода растут чрезвычайно быстро, особенно в Понте; причиной этого служит множество рек, вливающих в него пресные воды». Так что и биологией вида, и экологии морских рыб интересовался Плиний: «вместе с тунцами и пеламидами, ища более приятной пищи, входит в Понт стадами, каждая порода со своими особыми вожаками». По его сведениям, мелкая пеламида, «которая называется кибий, через сорок дней возвращается из Понта в Меотиду».

Грек Страбон начал жизнь до нашей эры, а окончил ее в первом веке н.э. Римлянин Плиний Старший жил тоже в первом веке н.э. Судя по их рассказам, с осетрами и тунцами в Черном море в те времена дело обстояло неплохо. Шли века, но рыба не иссякала. Так, в III веке н.э. Юлий Солин отмечал: «тунцы во множестве водятся в Понте и почти нигде не плодятся в других местах, ибо они нигде не растут так скоро, именно благодаря более пресным водам... Вступают они туда в весеннее время, входят правою стороной, а выходят левою; как полагают, это происходит оттого, что они лучше видят правым глазом, чем левым». Простим ему эти мелкие фантазии об особенностях рыбьего зрения.

Заготовленная рыба служила неплохим товаром, и есть свидетельства, что не только рабы, но и богатые гурманы весьма ценили рыбу. Скажем, в Ольвии создали солевые варницы и вывозили понтийскую рыбу. Продавали ее, конечно, не кочевникам. Высшие сорта понтийской рыбы попадали к столу римских богачей. Стоила там заморская черноморская рыба дорого. В Риме за амфору с соленой колониальной рыбой платили 300 драхм — очень большие деньги! Известна пламенная обличительная речь знаменитого консула Катона в сенате против тех, кто покупает понтийскую рыбу — предмет безумной роскоши. Любили римляне вкусно поесть!

Римский император Вителлий прославился обжорством. Известен случай, когда он прибыл с визитом к своему брату и был устроен пир, на котором было подано две тысячи отборных рыб и семь тысяч птиц. Но император однажды затмил этот пир, повелев соорудить огромное блюдо, которое назвал «щитом Минервы». Компонентами блюда были печень рыбы скара, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми корабли рассылались во все концы огромной империи.

В Ольвии археологии нашли много остатков дельфина белобочки. Значит, и дельфины промышлялись. В первые века нашей эры появились крупные засолочные цистерны — до 30—40 т емкостью. Так что добыча морепродуктов в нашем бассейне стала основательной, вполне достойной обсуждения, но еще экологически терпимой.

Как ни крути, общее население колоний было относительно невелико. Например, в Херсонесе до нашей эры население составляло всего 2‑3 тысячи, и лишь в начале нашей эры оно достигло 10‑12 тысяч жителей. Их собственные потребности были, соответственно, меньше запросов нынешнего стандартного городского района. В летнее время потребление рыбы за счет приезжих гостей не увеличивалось. Конечно, развитие внешней рыбной торговли способствовало увеличению общей ежегодной добычи, но пока это не вызывало видимых изменений в структуре верхних звеньев экологической системы.

Но вот и древние века уступили место средним векам, и город Херсонес стал Корсунем. В его кухонных остатках археологи тоже находили большие кучи рыбных костей. Следовательно, рыбный промысел продолжался, и это известно не только по остаткам. Известен интересный договор 945 г., заключенный Византией и Русью. В нем, в частности, оговорено право корсунян ловить рыбу в устье Днепра и иметь там стоянки. Это показывает, что рыбацкие суда из Корсуни ходили далеко и надолго.

Вот и имя Русь впервые прозвучало в нашем рассказе. В азово-черноморских водах появились рыбаки-славяне. Известно, что уже в IX-X веках русские ладьи много плавали морем. Но давайте пропустим времена всякой Тмутаракани, не очень интересные для обсуждения черноморского рыболовства.

 

От казаков до двадцатого века

Крестьяне убегали на неосвоенные земли нижнего Поднепровья, становились вольными казаками. Они считали себя военной косточкой, чуждались земледелия: «Мы не сеем и не собираем житницы, а всегда сыты бываем». Любимое дело казаков — охота и гульба. С XVI в. казаки прославились своими морскими походами-набегами на чайках и дубах.

Походы были, как ни странно, не только военные, но и вполне мирные. Историк Ключевский вообще предполагал, что пограничное казачество сложилось из вооруженных людей, уходивших для рыбного и звериного промысла. Во всяком случае, в Западной Сечи существовали так называемые «бобровые, звериные и рыбные гоны». Специальные бригады «отходников» отправлялись на рыбный промысел. Француз Боплан в «Описании Украины» сообщал, что казаки за один раз доставали из сети более 2 000 рыбин размером не менее фута (34 см). Это происходило, между прочим, еще в XV веке.

Но что-то мы все о своем крае моря говорим. На анатолийском, южном берегу, в нынешнем Трабзоне, где-то в 1640-е гг. побывал турецкий путешественник Эвлия Челеби. Он оставил замечательно подробные и яркие воспоминания об обычаях, связанных с потреблением черноморской рыбы. Во-первых, Челеби, отведав разной рыбы, высоко оценил вкус морского окуня и кефали. А после этого дал красочные зарисовки покупки хамсы на местном базаре. Вот как за хамсой на базар ходили турецкие лазы — представители картвельского племени. Обычной мерой для хамсы служил платок, в который накладывали рыбу. Лазы приходили за хамсой со специальными, красиво вышитыми, платками. В платок насыпали хамсу. Чтобы донести рыбу свежей, покупатели носили с собой особые трубки из бузины, в которые набирали воду. Так что покупка хамсы имела свой особый ритуал.

Лазы очень любили хамсу и потому много нарассказывали путешественнику о чудодейственных свойствах этой рыбы. Она и вкусна, и питательна, а ее пользе свидетельствует тот факт, что неделя питания этой рыбой безгранично увеличивают жизненные силы человека. Она снимает боли и излечивает от болезней. Мало того, она имеет и магическую силу. Например, если в доме завелись змея или скорпион, то нужно поджечь голову хамсы и дымом окуривать дом.

В те времена из хамсы в Турции умели готовить 40 блюд. Челеби описывает только один полюбившийся ему рецепт: мелко нарезав петрушку, сельдерей и лук, приправляют их корицей и черным перцем. Приправа готова. Разделанную хамсу нанизывают на камышину по десять штук и кладут на сковородку. Слой хамсы покрывают слоем приправы. Заливают все это животворной трабзонской водой и оливковым маслом. Блюдо считается готовым после часовой варки на сильном огне. Истинно благословенное блюдо, достойное того, чтобы полюбить его, — добавляет Челеби. По его рассказам можно заключить, что черноморская рыба, по крайней мере, хамса — давняя, традиционная и любимая пища турков. Иначе трудно объяснить описанные обычаи и легенды, связанные с хамсой.

А вышедшие к морю позже казаки хорошо знали не только речную рыбу, но также и морскую, заходящую в реки на нерест. Они знали такие виды рыб как осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак). Собственно говоря, стерлядка характерна для самой речки, для Дона. На Дону крупную красную рыбу во время хода засекали саблями или закалывали копьем, даже брали голыми руками. На Азовском море усиленное рыболовство началось после окончательного утверждения за Россией устьев Дона в 1769 г.

Но прежние обитатели Крыма, как мы уже знаем, хорошо умели ловить и готовить морскую рыбу. Национальный состав постепенно менялся, но любители рыбы перенимали традиции морского рыболовства. Рыбное изобилие той поры поражало наблюдателя. В книге «Крымское ханство», изданной на немецком в 1784 г., Тунман писал, что ничего не может быть более обильным рыбой, чем Черное и Азовское море у берегов Крыма. Он отмечает, что самые богатые уловы бывают с октября по апрель. По сведениям Тунмана, большая часть рыбы идет на засолку и составляет значительную часть крымской торговли.

В книге также приводятся интересные сведения о географических названиях, прямо связанных с рыбным богатством края. Так, все названия Азовского моря связаны рыбой: у половцев оно называлось Кара-Балук, что переводится как родина рыбы, у татар (в генуэзский период) — Чабак-Денгизи, что означает лещиное море, у османов, как пишет Тунман, оно до сих пор называется Балук-Денгизи, т.е. рыбное море. А Балуклава, она же Балаклава, не что иное как рыбный пруд.

Теперь и до нашей эпохи было рукой подать. Казаков, которые обосновались на черноморских берегах и начали рыбный промысел приблизительно к 1790х гг., потеснили государственные, «царевы люди». В их свитах встречались и географы с натуралистами, изучавшие море, а с ними и более узкие специалисты-ихтиологи. Первым российским исследователем черноморской фауны был Петр Паллас, немец на русской службе. Будучи уже российским академиком, он в 1793-94 гг. совершил поездки в Крым и на Кавказ, в результате которых описал 94 вида рыб из южнорусских морей.

Известны отчеты обследования 1864 г., специально посвященного сравнительному анализу рыболовецкой активности. В них отмечено, что в Азовском море добывают 4 000 000 пудов рыбы. Между прочим, современников отчета это мало впечатляло, так как на Каспии уловы были в 2.5 раза больше. Так что в общем рыбном балансе страны Азов проигрывал первое место Каспию, но по ценности рыбных продуктов был на первом месте. А Черное море было на последнем месте.

Азовскую красную рыбу летнего улова солили, но улов весенний шел целиком на приготовление замечательного балыка, который ценился выше, чем волжские и уральские балыки. Вот вам и половецкий Кара-Балук! Азовская красная рыба зимнего улова, особенно крупная, всегда ценилась на несколько рублей дороже каспийской. Что означало тогда, скажем, в 1870 г., понятие «крупная красная рыба»? Белуги в уловах Азовского моря обычно весили до 20-25 пудов!

В те времена самые большие уловы в мире давали сельди и треска. При сравнении наших южных уловов с зарубежными, часто подчеркивали, что богатые уловы в нашем бассейне добываются у самого берега, в отличие от французского и ньюфаундлендского промыслов. Шутили, что если заморские рыбаки совершают дальние и сложные походы за рыбой, то наш удалец выходит в море обычно только на ширину невода. Дальше от берега ходили только добытчики осетровых — «красноловы». Они размещали свои снасти аж в 2—3 верстах от берега. Местами главным объектом промысла была кефаль, которую добывали у берега, придумывая разнообразные ловушки. Азовскую сельдь тоже ловили недалеко от берега — в Керченском проливе.

Кстати, именно сельдь была хорошо и давно известна широким слоям населения России, что было немаловажно в набожной малограмотной стране, где сильны привычки, предубеждения и суеверия. Вообще в Азовском море встречалась более привычная для русских людей рыба, более похожая на речную, чем в Черном. Поэтому азовскую рыбу легче было продавать. А черноморские скаты, например, считались рыбами погаными, особенно морской кот, которого не признавали рыбой. Действительно, вся нормальная рыба мечет икру, а морской кот размножается живорождением! Что это за рыба? Не случайно ее назвали не рыбным именем. Другую поганую рыбу назвали морской собакой. Это только теперь акула именуется катраном. Но поганым считалось мясо катрана, а напоминающую наждак шкуру быстро приспособили в дело — для полировки мебели.

И все же серьезный, экономически важный промысел требовал больших усилий. В землях, которые назвали малороссийскими и новороссийскими (Бессарабская, Херсонская, Екатеринославская и Таврическая губернии), был обычен крупный промысел «баламута». Таково было в те времена местное название скумбрии, представителя макрелевых рыб. Интересно, что крымчане не называли эту рыбу баламутом, а давно приняли название скумбрия.

Ловили баламута верховыми неводами. Место ставка называли «заводом». Главные баламутные заводы располагались вдоль южного берега Кинбурнской косы и на острове Тендра. За ставком закрепляли артель из 16 человек. Считалось обычным наниматься артель «от Николина дня до Покрова» (эти праздники обозначали отрезок времени с начала мая до октября). Стаи баламута всегда движутся под самой поверхностью, при этом баламутят воду, откуда и произошло их местное название. О появлении крупных косяков рыбы добытчиков предупреждают своим поведением крачки и чайки. Обычно косяки баламута гонят перед собой мелкую рыбешку — анчоуса и «сардельку». А иногда следом за баламутом, в свою очередь, идут дельфины и морские медведи (монахи). Образуется естественная пищевая цепь, в которую вторгается человек, что тоже вполне естественно. Ведь многие люди любят рыбу!

Успешный лов за один раз составлял до 10—15 тысяч штук. Уважаемую рыбу считали в штуках, а не на килограммы. Были и свои Гомеры, создавали легенды о рыбацких удачах. Вот вам пример такого предания: дело было у села Покровки на Кинбурнской косе; однажды атаман «беззубый Щербина» так удачно скомандовал «заход», что артель выловила за один раз 150 тысяч штук баламута.

Пусть вас не сбивает с толку слово «атаман». Это просто глава рыболовецкой артели. Казацкую вольницу уже давно ограничивают. В 1843 г., по поручению новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова, было составлено описание дунайских рыбных ловель. Этим занимался не штафирка какой-нибудь, а генерального штаба штабс-капитан Семякин!

Еще раньше, со времени присоединения к России устьев Дуная стала обычной отдача лиманских и морских вод «в откупное содержание». Откупщик сам не занимался рыбным ловом, но допускал к этому занятию желающих, конечно, за плату. Цены были установлены такие, что начались жалобы на притеснения откупщиков, и Воронцов велел с 1834 г. включить в контракт условие, чтобы откупщик не смел требовать с хозяев ериков более ⅛ доли улова.

Например, Обиточная коса, лежащая у заштатного городка Ногайска, принадлежала графине Толстой. На косе не дозволяли ловить рыбу ни бывшим крестьянам помещицы, ни посторонним. Разрешали только после заключения договора, предусматривающего большую плату. Был и контроль, которым занималась «обиточная экономия».

С низовьев Днестра, с лимана, свежую рыбу возили до Одессы за 40 верст и даже в Кишинев, за 120 верст. Рыбу опускали в воду со льдом, она «коченела», и ее нагружали в возы вперемешку со льдом. В 1860-е гг. рыболовецкая активность была гораздо выше у северных берегов Черного моря. У анатолийских берегов промысел был совсем незначительный.

Периодически на рыболовство в Черном море вводили «полную монополию». Но казаки этому сопротивлялись, как могли. В 1847 г. все морские воды были отданы на откуп, на очередные восемь лет, «войсковому старшине» Посполитаки. Каждый желающий получал право вести лов и продажу рыбы, но по согласованной цене и за пошлину. Правда, позже, в 1855 г., было возвращено право на свободное рыболовство «по ходатайству наказного атамана Донского войска» генерала Хомутова».

Баламут, он же скумбрия, был одним из главных объектов промысла в Черном море. Но ловили, конечно, не только баламута. Во второй половине XIX века на Черном море стремительно развился кефальный промысел. По берегам Крыма было создано много «кефальных подъемных заводов», или «каравелей». Но в 1882 году кефаль вдруг откочевала к турецким берегам. И подобные «фокусы» рыба выкидывала нередко. А к началу XX века усиленный промысел вызвал заметное снижение размеров кефали, и пришлось во всех кефальных сетях уменьшить размер ячеи.

Нужно сказать, что существовали и настоящие рыболовные заводы, принадлежавшие обычно «прасолам» — купцам, скупающим у ловцов рыбу. Заводы состояли из нескольких строений. Жилые строения создавали «турлючные» — из необожженного кирпича, производственные — камышовые. Устраивали «комяти» — длинные чаны для засолки, «богуны» — вешала для сушки и вяления, а также «балычню» — вышку на столбах, где провяливали балыки.

Балаклавская бухта была в исключительном пользовании греческого Балаклавского батальона. После окончания Крымской войны и упразднения батальона, приказом новороссийского генерал-губернатора от 1859 г. было объявлено жителям Балаклавы о Высочайшем повелении: наименовать местечко Балаклаву заштатным городом, обществу которого предоставить в пользование бухту. Общество и состояло из греков, которые раньше составляли батальон.

Если раньше крючной промысел красной рыбы (осетровых) был обычен в Азовском море, теперь он распространился и на Черное море, причем раньше всех промысел белуги и осетров начали балаклавские греки, которые впервые увидели белугу после середины XIX века.

В марте, перед входом в бухту, ставными сетями проводили лов калкана. Среди редко попадавших в руки ценных пород можно назвать морского петуха (триглу). У греческих рыбаков Балаклавы был обычай: морской петух доставался счастливчику по жребию.

Рыболовство в бухте происходило главным образом зимой, когда туда заходила мелкая кефаль, султанка, хамса. Основной лов рыбы производился наметами. Намет — орудие лова, представляющее собой сетяной круг диаметром четыре сажени, собранный в центре и связанный веревкой, а по окружности вооруженный грузилами. Такие большие наметы были только у балаклавских греков, татары на южном берегу Крыма имели наметы вдвое меньшего диаметра. Стоя в лодке, рыбак бросал намет с плеча. При большом скоплении рыбы, да еще в безлунную ночь, все бригады вместе вылавливали по четыре-шесть тысяч штук кефали, а рекордных случаях — до двадцати тысяч штук.

Описанный лов считался общественным. Рыбаков набиралось в Балаклаве около 150 человек. Избирался главный атаман, который руководил всем промыслом и получал за это два пая. И еще 10 атаманов руководят бригадами, состоящими из трех ловцов. Дополнительно избирали казначея, продавца с помощником. Общий улов и выручку заносили в книги, проверяемые членом ратуши. В доход думы отчисляли десятую часть выручки. Так что чиновничий механизм был отлажен.

Существовала также важная выборная должность ‑ караульщик бухты! Если доля каждого атамана составляла два пая, то караульщику полагалось целых четыре пая. Караульщик вел отстрел птицы и дельфинов, пугающих рыбу в бухте, регулировал там движение лодок. Впрочем, связанные с рыболовством правила часто менялись.

Очень ценилась балаклавскими греками и другими крымчанами икра кефали, которую, не вынимая из «пленки» яичника (прямо в «ястыках») пересыпали несколько раз солью и сушили на солнце. Этот продукт, как и приготовленные тем же способом семенники кефали, считался большим деликатесом. И в Крыму, и в Константинополе он стоил гораздо дороже черной икры.

Мне пришлось убедиться, что такие продукты из кефали жители Средиземноморья ценят до сих пор. В ресторане итальянского портового города Кальяри, на острове Сардиния, друзья угостили меня самой дорогой, как они заверили, разновидностью «пасты» — макаронами с очень небольшим количеством тертых вяленых семенников кефали, которые повар сначала показывает почетному гостю, ожидая от него одобрения. Затем, уже натертым продуктом посыпает макороны. Вкусно необыкновенно!

Что еще можно вспомнить о рыболовстве балаклавских греков? Султанку, поманную зимой в Балаклавской бухте, продавали свежей, скупщики отвозили ее в Севастополь, Симферополь, Ялту. Султанку очень ценили, в чем можно убедиться по ее стоимости: в 1870 году ее продавали не дешевле пяти рублей за тысячу штук. Многие слышали о том, что римляне любили султанку. Это все так, но свежую султанку римляне получали из Средиземного моря. Там есть более крупный, но не менее вкусный вид этой рыбы.

В 1859 году в Балаклавскую бухту набилась масса хамсы, что привело к экологической катастрофе и социальной тоже. Об этом читайте в разделе о хамсе.

В Керченском проливе сельдь ловилась лишь у крымского берега. Добывали ее 5—10 млн. штук. На это дело были свои «откупщики»: харьковский купец Сериков — главный рыботорговец Азовского моря, а также уже известный нам г. Посполитаки. Кстати, Сериков имел в Казантипе один из самых больших заводов на всем Азовском море. Здесь были устроены «холодники» — ледники, для хранения соленой рыбы и икры. Только за осень 1863 г. на Казантипе поймали около 4500 пудов красной рыбы.

Мы все время вели рассказ о рыболовстве у северных берегов Черного моря. Здесь промысел был заметен и существовала какая-то его регламентация, а что расскажешь об абхазских берегах, где населения было мало, и рыбу ловили только турки, причем за лов у российских берегов ничего не платили (во всяком случае, так было в 1870 г.).

 

Начало революционного века

ВXX веке страна познала тяжелые социальные потрясения, а море — не меньшие по масштабам потрясения в рыбном сообществе.

Но начнем с красивых зарисовок о ловле рыбы в Черном море как раз в начале века. В 1904 г. в Балаклаве обосновался на длительный отдых писатель А.И. Куприн. Здесь он набрался впечатлений, хвативших на цикл прелестных рассказов (лирических очерков) «Листригоны». Благодаря Куприну мы снова вернемся в Балакалаву, к ее рыбакам.

Итак, Балаклава в начале прошлого века. Поздняя осень, последние дачники разъехались. «Выползает на улицу исконное, древнегреческое население...». Вода похолодела, и таинственное предчувствие уведомило о рыбьих намерениях Юру Паратино, удачливого рыбака, «просоленного и просмоленного грека... и вся Балаклава переживает несколько тревожных, томительно напряженных дней. Из Севастополя приехали скупщики рыбы... раздается слух о том, что Юра Паратино оснастил свой баркас и отправил его на место между мысом Айя и Ласпи, туда, где стоит его макрельный завод...».

И вот рыба пошла. Она «...идет очень большой массой вдоль берега... все артели уходят на своих баркасах в море... остальные жители поголовно на берегу... Наконец, в том месте, где горло бухты сужается за горами, показывается, круто огибая берег, первая лодка... Конечно, это Юра Паратино!

К вечеру вся Балаклава нестерпимо воняет рыбой. В каждом доме жарится или маринуется скумбрия... Рыба жарится в собственном соку. Это называется макрель на шкаре — самое изысканное кушанье местных гастрономов... И на другой день еще приходят баркасы с моря. Кажется, вся Балаклава переполнилась рыбой» (Рассказ «Макрель»).

Далее Куприн рассказывает, что по старинному обычаю ловить рыбу в бухте позволяется только на удочку и в мережки, а сетями — исключительно общественными и только однажды в год, в течение двух-трех дней. Но бывают ночи, когда дельфины загоняют в Балаклавскую бухту огромные косяки рыбы. Тогда у самых заядлых рыбаков не выдерживают нервы и нарушаются все табу (Рассказ «Воровство»).

Мы уже рассказывали об организации рыболовства в Балаклаве. Сочный язык Куприна оживляет картину. Поясним, что балаклавские рыбаки ловили скумбрию не в бухте, а в специально выбранных местах у открытого побережья. Каждая артель имела свои постоянные места добычи (мы уже описывали «макрельные заводы»). Так что многие традиции прошлого века перешли в новый век.

В европейской части России Таврическая губерния шла на втором месте после Астраханской по доходам городов от рыбных промыслов. Сведения по отдельным городам Крыма сейчас интересны тем, что позволяют сравнить уровень развития местного рыбного промысла: Керчь 12 038 руб., Феодосия 216 руб., Балаклава 133 руб. Отсюда ясно, что несмотря на большое внимание к рыбакам Балаклавы, ее доходы от рыбного промысла были весьма скромны.

Рыбной столицей бассейна была, разумеется, Керчь! Здесь промысел охватывал прилегающие районы двух морей, в том числе такого богатого рыбой, как Азовское, да и добыча рыбы только в самом Керченском проливе уже значила немало.

Приведенные сведения были известны по результатам обследования 1893 года. В начале 20 века Таврическое земство решило снова оценить состояние рыболовства в окрестных морских водах и поручило это сделать морскому биологу С.А. Зернову. Он как раз начал работать на Севастопольской биологической станции.

Что показало новое обследование? Керчь, конечно, оставалась рыбной столицей губернии. Наиболее развитым промыслом у керчан еще в 19 веке был осенний лов сельди неводами и ставными сетями. Добыча сельди к концу века возросла, о чем свидетельствовало увеличение числа «солильных заведений»: в 1891 их было в самой Керчи 28, а в 1902 году стало 87, в том числе 56 крупных.

Но крючной промысел «красной рыбы» (осетровых) упал, по сравнению с 1860-ми годами, в 4—6 раз. Не выдержала красная рыба такого постоянного и мощного натиска. Ее место в промысле стали занимать виды, которые раньше считались малоценными. Ну что такое сельдь-пузанок и бычки по сравнению с осетром? Но постепенно потребители привыкли, научились готовить хранить, готовить разнообразные блюда из этих рыб и стали их ценить. Конечно, специально подбирали и наиболее подходящие виды снастей.

В этот же период на Черном море у берегов Крыма лов белуги и осетра бурно развивался. Здесь это был новый вид промысла, ранее практиковавшийся лишь балаклавскими греками и распространившийся вдоль крымских берегов с 1886-87 годов.

Другим серьезным видом промысла у Крыма, усилившимся на рубеже веков, был кефальный. В 1860-х г. от Каркинитского залива до Керчи было 9 «кефальных заводов», а в 1902 г. их стало уже 26, из них 14 -у западного побережья Крыма.

Крючным промыслом красной рыбы у берегов Крыма в 1902 г. было занято до 300 баркасов и ялов (около 1500 человек). В их число включены и турецкие фелюги, которые участвовали в промысле по разрешениям либо тайком. В 1894 г. общий вылов белуги у Крыма оценивали в 30 000 пудов, а ы 1904 г. только у Феодосии было добыто 32 000 пудов, а всему Крыму — 50-60 тысяч пудов.

На крючной лов осетровой рыбы в прибрежной зоне следовало испрашивать разрешение. В 1901г. таких разрешений (бригадам — «артелям») было выдано в Феодосии 130, в Севастополе 35, в Балаклаве 34. Нужно, впрочем, учесть, что многие ловили осетровых без разрешения.

Ученых биологов нередко считают «сухарями». Например, А.Чехов в одном из писем специально отметил, «что гг. ихтиологи, зоологи и проч.» пишут так ужасно, «будто мертвый в гробу лежит»! А я читал отчеты С.А.Зернова о рыболовстве как роман. Может, для этого нужно рыбу любить? Хочу и вам пересказать его заметки.

Представьте себе позднюю крымскую осень 1904. Пора готовиться к зимнему промыслу. Рыбацкие артели, одна за другой, на яликах и фелюгах покидают свои родные села и переселяются к своим, давно излюбленным, местам промысла. К началу декабря вдоль побережья от Севастополя до Феодосии появляются временные поселения рыбацких артелей. Каждая артель складывает себе из камней «балаган», устраивает из паруса двускатную крышу. Поблизости лежат вытянутые на берег баркасы. В таких лагерях рыбакам предстоит жить до самого апреля.

Много ли всего промысловиков? В разгар промысла С.А. Зернов насчитал на побережье 270 фелюг и яликов, из них у горы Копсель 84, у Кутлака 71, у Балаклавы и Севастополя 42. Половина яликов — турецкие, остальные крымские. Среди крымчан преобладают русские и греки, а татарских артелей только 5.

Во главе каждой артели стоит атаман. Обычно это владелец ялика и рыболовных снастей. В отличие от рыбаков Азовского моря, где атаман и члены артели работают за обусловленную сезонную плату, на черноморских промыслах иной порядок. Здесь работают на паях. За предоставление ялика положено 0.5 пая или целый пай. А крючья тянут даже на два пая. Так что хозяин фелюги и снастей получает очень хорошую долю от общей выручки за продажу рыбы, а при личном участии в лове и того больше. Если хозяин имеет 2-3 ялика, это считается уже крупным предприятием. В Севастополе, например, таких людей было всего двое, да еще был один сверхбогач, владевший 9 яликами.

Обычно самый молодой в артели — кухарь. Он встает первым еще до зари и готовит чай. Затем поднимаются остальные, помолясь, завтракают, берут с собой на день хлеб и воду, спускают ялик на воду и уходят в море на весь день. Все ялики лагеря выходят в море на рассвете почти одновременно.

На каждом ялике 2-5 «ставок» — снастей, имеющих по 300 крючьев. Ставка состоит из бечевки, или «манны», длиной в 500—600 саж., на ней через каждые 2 саж. поводок — «парамбул», на поводке «английский» крючок. Ставка опускается на дно, она снабжена якорьком и буем. В качестве наживки используется хамса, скумбрия, ставридка или другая рыбная мелочь. Иногда наживкой служит соленая рыбешка: на крючок через глаза нанизывают от 3 до 9 хамсинок.

Лов ведется вдали от берегов, на глубинах от 30 до 100 саж. В русских артелях принято «сыпать» крючья поперек берега. Выбирают снасть ежедневно, если позволяет погода. Шторм приходится пережидать. Рыбаки точно знают, сколько дней выживает попавшая на крючок белуга.

С.А. Зернов обнаружил, что опытные рыбаки много чего знают. Так, хорошим для лова считается северовосточный ветер («греко-ливант»), рождающий поверхностное течение, направленное от Керчи к Севастополю. Не случайно выбраны и глубины лова белуги. Именно на этой глубине зимой перемещается султанка, которая служит белуге зимним кормом, наряду с хамсой, мерлангом и креветкой. Рыбаки говорят, что они ставят крючья по краю «вонючей канавы», которую они здесь обнаружили вскоре после начала промысла красной рыбы, в 1886-87 годах. А ведь речь идет о сероводородной зоне, граница которой проходит на глубине около 100 саж. Как видим, рыбаки знали, что на этой глубине вода меняет свойства. Заметим, что ученые описали сероводородную зону только 1890 г., после «глубомерной» экспедиции.

Сегодняшнему читателю трудно себе представить, что он увидел бы, попав в лагерь рыбаков вечером. Возвращаются к берегу баркасы. Артельщики выгружают улов. Чаще всего это белуги весом от 7 до 13 пудов каждая. Изредка попадаются 30-пудовые рыбины, и совсем редко — гиганты в 45 пудов!

В лагере уже скопились перекупщики рыбы с большими телегами, прочий торговый люд. После оживленного торга рыбины укладываются в фуры, караван направляется к ближайшему городу, в рыбацкий лагерь затихает до следующей зари.

Турки кроме белуги ловят калкана, дельфинов, ловят сетями скумбрию, заодно перевозят фрукты. С незнакомыми людьми держатся настороженно — боятся проверки паспортов и высылки. Попытки С.А. Зернова разговорить их через толмача относительно промысла часто кончались курьезным вопросом. Турок, волнуясь, спрашивал у толмача: возьмет ли этот начальник 25 руб. или обидится, что мало?

В марте начинают попадаться самки с икрой. В это время начинается миграция белуги, она идет на нерест в реки Азовского моря. К началу апреля лов прекращается, артели оставляют свои живописные лагеря до будущего сезона.

 

Эпоха развитого индустриального промысла

Ну что же. Как видно, начало прошлого века было довольно богатым по уловам морской живности, и рыбацкие успехи так живописно изложены современниками, что эта эпоха представляется нам романтичной. А потом началась Первая мировая война, за ней две революции и еще одна, гражданская война. Тоже, по-своему, романтические события, но всем было не до моря, как и до многого иного.

После революции вожди любили похвалиться растущими показателями индустриального и сельскохозяйственного производства. При этом обычно для сравнения использовали довоенный, 1913 год. Можно вернуться к этому обычаю. Почему нет? Приведу такие цифры для 1913 г.: в то время общий вылов у берегов Крыма составлял 20 — 27 тыс. т., из них 75% приходилось на Керченский участок, 12% — на Севастопольский (точнее — Балаклавский). Перед Первой мировой войной среднегодовой вылов хамсы в Крыму составлял 7-8 тыс. т. Второе место занимали сельди, которую ловили по прежнему у Керчи. На третьем месте находилась кефаль. Почти столько же добывали султанки.

Но давайте сначала остановимся на том, как обстояли дела с рыболовством на Керченском фланге Крыма, на Азовском море, поскольку оно гораздо продуктивнее Черного. В середине 1930-х в расчете на один гектар здесь вылавливали до 85 кг рыбы — в 7 раз больше, чем в Каспии, в 12 раз больше, чем в Балтике и в 35 раз больше, чем в Черном море. Такого не было ни в одном районе Мирового океана.

Затем число вылавливаемых видов стало убывать. Полвека назад сельдей, сазана, сома ловили в сотни и тысячи раз больше, чем сейчас. Были в ходу и высоко ценимые гурманами виды, такие как шемая. К ней народ был приучен еще в старину (в 1862 г. ловили до млн. штук шемаи, это более 3000 ц). В XX веке, в довоенные годы средние годовые уловы шемаи составляли 1000 ц. А в послевоенные годы запасы шемаи резко упали, до 50 ц.

Промысловые запасы оценивались в Азовском море в 1940-е годы на уровне 600 — 1300 тыс. т. Но в 1956 г. провели зарегулирование стока рек. Условия жизни рыб сильно изменились. В 1995 г. возможные уловы оценили всего в 30 — 35 тыс. т, причем 70% всего улова — это хамса и тюлька. Так что концу века в Азовском море осталась одна, наименее затронутая пелагическая пищевая цепь из мелких форм — пелагическая хамса и тюлька. Заглядывая в XXI век, отметим, что после от 2000 г. уловы составили 15-30 тыс. т в год.

На Черном море после революции почувствовалось оживление нашей науки. Специалисты начали с общих вопросов. Уже простое сравнение цифр уловов показывало, что Черное море дает рыбы меньше, чем Каспийское и Азовское моря, да еще имеет сероводородную зону, поэтому ученые были настроены скептически, считая наше море малоперспективным. Но В.А. Водяницкий на Севастопольской биостанции стремился доказать, что Черное море в своей верхней зоне достаточно продуктивно. Он при обследованиях много встречал рыбьей икры и личинок, кормового планктона. Да и показатели рыбацких уловов были совсем не плохие (особенно, если сравнить с нынешними).

Скажем, в начале века промысловых рыб насчитывалось около 50 видов. Первую группу составляли такие породы как: 4 вида кефали, скумбрия, 3 вида сельди, хамса, белуга и осетр. На них приходилось около 60% всего вылова. Вторую группу составляли камбала, султанка, ставрида, севрюга, тюлька и бычки — это еще 20%. Вполне хороший видовой спектр, или, если угодно, продуктовый набор.

Вообще, надо сказать правду, промысловики почти никогда не ждали полезных советов от науки. Многое они делали испытанным методом проб и ошибок. К науке рыбаки относятся как к медикам: обращаются, когда приспичит. А пока рыба ловится хорошо, они сами с усами. К тому же угнаться за ними ученым невозможно — и рыбаков много, кораблей у них много. А ученым часто приходится и учитывать, и анализировать фактические уловы задним числом. Теневые уловы можно только отгадывать.

После порции жалоб, вот вам новая информация: в 1930 — 1940 гг. в северо-западной части моря советские уловы ставриды составляли от 249 до 5000 ц. В войну все мы (и рыбаки, и ученые) от черноморской рыбы отдыхали, но и она отдыхала от нас. После победы мы быстро восстановили промысел. Так, сравним уловы той же ставриды и в той же части моря — в 1945 — 1947 гг. они были 1675 — 3500 ц.

В целом, для восстановления хозяйства и его развития потребовалось немало времени. Осваивали новые объекты промысла. В 1979 г. начат промысел шпрота. В 1970 — 1980 гг. СССР добывал в Черном море около 200 тыс. т. всякой рыбы.

Правда, состав рыбы в уловах постепенно менялся по видам и размерам. Рыба не успевала вырасти большой, а ее уже отправляли на стол трудящимся. В поваренных книгах теперь упоминают рыбу умеренных габаритов: «Вылавливают осетра весом в несколько пудов, но это большая редкость; обычный же вес осетра в Каспии и в Азово-Черноморском бассейне 15-20 кг.» Там же есть и гимны мелкой рыбке: «Жители Черноморского побережья Крыма и Кавказа охотно едят маленькую, красивую красную рыбку, которую называют барабулькой, или султанкой. Жареная барабулька — одно из вкуснейших рыбных блюд, так как рыбка эта пропитана своеобразным, нежным, замечательно вкусным жиром».

К услугам советского потребителя теперь большой выбор рыбы со всех географических широт. Снова цитата из поваренной книги: «Лучшие из сельдей — жупановская, олюторская, тихоокеанская, керченская, каспийский залом (черноспинка), полярный залом, беломорская, волжская (астраханская), каспийский пузанок.

Как видите, в этом рейтинге красуется и керченская сельдь. В известной песне герой повез керченскую сельдь в Белые столбы, вместе с первачом и халвой. Не ясно, это результат осознанного предпочтения, или в магазине не было выбора? Но, во всяком случае, керченская селедка была!

Еще была установка диетологов: каждому трудящемуся по 22 кг рыбных продуктов в год! И добытчики поэтому были всегда в поиске. Еще в 1958 г. в Севастополе рыбакам отвели Камышовую бухту. Но не для черноморского рыболовства, а для развития океанического промысла. Возникла знаменитая «Атлантика». И если до 1990-х гг. Украина добывала в Азово-Черноморском бассейне 100‑150 тыс. т., то общий промысел страны в Мировом океане составлял более 1 млн. т всех морепродуктов. Для многих севастопольцев океаническая рыба стала роднее и любимее черноморской. Во всяком случае, была возможность сравнивать. Конечно, свежую рыбу брали местную.

Есть два показателя рыбного разнообразия: биологическое и промысловое. Ученые постепенно пополняют список рыб Черного моря. Найдут одного маленького и редкого бычка-цуцыка и торжественно занесут в список обитателей моря. А промысловики ведут списки добываемых рыб, при этом редкие и случайно попавшие виды заносятся в графу «прочие», считаются приловом. И рыбаки, и биологи стремятся поймать как можно больше. Только биологи старательно наращивают общий список видов, а добытчики — общий размер улова. Результат получается соответственный: список известных в море видов все растет, а список промысловых видов убывает. Причем убывает список реально добываемых сейчас пород.

Скажем, в начале XX века промысловыми считали 50 видов рыб. А в конце 1980х более 90% процентов уловов составляли мелкие рыбы — хамса, шпрот, мелкая ставрида, тюлька, мерланг. Мало стало и кефали, и барабули, и сельди. Это происходило повсеместно. Например, в Румынии до 1960х ловили более 20 видов коммерчески значимых, а в 1980е — только 5 мелких видов. Из-за заморов потеряли промысел калкана, которого румыны в 1950-54 гг. выловили 354 т, а в 1970-74 — всего 70 т. Быстро развивался турецкий промысел в Черном море. Если в 1960-1970-е СССР ловил в 3-4 раза больше, чем Турция, то в 1980г уловы сравнялись. Далее Советский союз сохранял уровень добычи, а Турция увеличила его в 1.5 раза. В 1970-х годовой вылов рыбы всеми странами был 200 -600 тыс. т. Стали наращивать его интенсивность — увеличили число выходящих на промысел судов, усовершенствовали методы лова.

Уловы росли до 1988 г. и достигли максимума 800 тыс.т. Львиную долю добычи (90%) составляла рыбная мелочь: хамса — 70%, ставрида — 12.6, шпрот ‑ 8.6%.

И наступила катастрофа. В 1989 — 1991 гг. уловы упали до 200 тыс.т. Известно, что любая победа имеет много отцов, а несчастье — всегда безотцовщина. Кстати, в эти годы случилось много роковых для рыбьей судьбы совпадений. У рыбаков рыльце было сильно в пушку — запасы хамсы подорвали ударной добычей. Поэтому ученые — представители промысловиков взялись всерьез доказывать, что катастрофа вызвана другими причинами. Промысел хамсы пришлось прекратить, и это вскоре привело к постепенному росту рыбного стада. Благо, мелкие виды рыб и растут, и размножаются быстро.

Чем кончился трудный для рыбных сообществ нашего бассейна век? В 2000-м г. на черноморском шельфе крымчане выловили 23 тыс. т, что примерно соответствует уровню 1913 г. Вернулось время золотое! Только теперь состав уловов не такой, как во времена Куприна и Зернова: 88% улова составил шпрот, 11% хамса и около 1% остальные виды. Грустно, конечно, но будем верить словам: «Новые песни придумает жизнь, не надо ребята, об этом тужить». Это будут песни уже о черноморском рыболовстве в 21 веке.

 

ПУБЛИКАЦИЯ: Заика В.Е. Летопись черноморского рыболовства (с. 67-108) / Заика В.Е. Черноморские рыбы и летопись их промысла. Севастополь, изд. НПЦ «ЭКОСИ-Гидрофизика», 2008. – 118 с.