Железнов И.И. Уральцы. Картины аханного рыболовства

 

I.

Главный или, правильнее, коренной промысел у Уральских казаков — рыболовство. В старые годы Урал до такай степени изобиловал рыбой, что казаки ограничивались ловом ея только в реке, а о море и не думали: один Урал, безответный данник, давал им всего вдоволь, всего с избытком, — и оттого-то, славя эту реку в своих народных песнях, казаки не иначе называли его, как «Яик[1], ты наш, Горынич; золотое твое донышко, серебряная твоя покрышка» и проч. Но с конца прошлаго или с начала нынешняго столетия, Урал год-от-году стал быстро мелеть, суживаться, и покрываться косами (островами); устья его засариваются песком, илом и ракушей; глубокие рукава, каторыми он вливался в море, пересыхают, так что ныне из множества их остались только три, да и те, кажется, скоро, засорясь песком и ракушей, скроются под землею или, наконец, раздробясь в мельчайшие

297

протоки, заростут травой и камышем и образуют болото[2]. Предположение это тем больше вероятно, что на той части морскаго прибрежья, в которую вливаются устья Урала, показались видимые и подводные каменные и песчаные, смешанные с ракушей, острова, составляющие кругообразную загороду Урала. Естественно, что, при таком упадке вод[3], устья Урала служат уже весьма плохим проводником рыбы из моря; отчего Урал до неимоверной степени оскудел, против прежняго, рыбой, так что разсказы стариков о былых, благословенных временах, — когда, по их словам, рыбы было, «что copy», — кажутся нам,

298

бедным потомкам, баснословными. Между тем народонаселение в Уральском Войске увеличивается, а нужды и потребности казаков, при их военном звании, с каждым годом удвоиваются, утроиваются. Земля же на которой живут Уральцы, большею частию или песчаная, или соловцовато-глинистая и к возделыванию неспособная, исключая северной и северо-восточной ея части, где хотя и развивается земледелие, но оно, по малому пространству плодородной почвы, не может удовлетворить и третьей доли войсковаго народонаселения. И вот такая-то крайность заставила Уральцев обратить внимание на море. В числе рыболовств, отправляемых ими на Каспийском море, одно из первых мест занимает Аханное. Оно названо так от слова ахан; аханом называется сеть, которой ловят рыбу. Аханным рыболовством на Каспийском море, в зимнее время занимаются большею частию одни Уральские казаки[4], и из них преимущественно жители приморскаго городка Гурьева, для которых это рыболовство столько же необходимо, сколько coxa и борова для русскаго поселянина. Оно поит и кормит, обувает и оде-

299

вает казака, но вместе с тем, как бы в отплату за одолжение, не редко лишает его последней копейки, делает нищим и пускает с сумой помиру. Мало этого, оно подчас играет и самою жизнию казака, завлекая его в глубь моря и предавая там ярости волн и льдов непостояннаго и бурнаго Каспия.

Я, пишущий эти строки, живо помню бедственный 1843 год, в который сотни Уральцев, моих земляков, лишились почти всего своего достояния, а некоторые, вдобавок, простились и с жизнию. Тот год до сих пор еще живет и, без сомнения, долго будет жить, в памяти рыболовов, особенно Гурьевских жителей, под именем несчастнаго. Это-то событие я и взял за основу моего разсказа.

 

II.

Осень 1812 года стояла в Гурьеве городке тихая и теплая. Ночи были сырыя и туманныя, a дни светлые и ясные, как весенние. Дикие гуси, утки и другия водяныя птицы зажились на ильменях, заливах в проранах морских, не думая отлетать в полуденную сторону на зиму. Промышленники жаркаго рыболовства[5] давно уже съехали

300

с моря, суда ввели в прораны, лодки вытаcкали на берег и все рыболовные снаряды склали в амбары. — Неводчики также покинули Урал и высушили невода[6]. Войско[7] расплавало последнюю гурьевскую ятовь и возвратилось в Уральск. Весь Гурьев пришел в движение. Начались и кончились сборы и приготовления к Аханному рыболовству. Вновь навязаны и выдублены аханы, старые починены; лошади откормлены и нажированы, можно сказать, до-нельзя; сани, конская упряжь, пешни, багры, шесты, словом — все орудия, большияи малыя, необходимыя к рыболовству, исправлены, упрочены; провизия людям и фураж лошадям заготовлены. Пора уже ехать в море, но нет зимы. Исходил уже ноябрь, но он скорее

301

похож был на весенний, чем на последний осенний месяц. Близок был и декабрь, но зима все не показывалась.

Аханьщики с безпокойством посматривали на север, ожидая оттуда, как благодати, морозов. «Вот, что-то принесет нам Николин день и чем-то он нас порадует,» говорили одни. — «Как не будет морозов, присовокупляли другие, шабаш — пропадай аханы!» Ожидания их не были напрасны. С первых чисел декабря появились легонькие морозы; к половине того месяца они усилились. Урал и море покрылись льдом. Скоро чрез реку стали ездить на лошадях с тяжелыми возами; но на море лед был еще тонок, ненадежен; только к концу декабря он, по видимому, укрепился. Тогда гурьевский начальник, заботясь о благосостоянии ввереннаго его управлению народа, выбрал двоих казаков, из среды самых зажиточных, опытных, знакомых с морем рыболовов, и послал их в море, освидетельствовать толщину и крепость льда. Чрез два дня посланные возвратились и привезли три куска льду, вырубленные ими в разных пунктах морской глубины. He успели они выдти из саней, остановившихся перед домом гурьевскаго начальника, как толпа нетерпеливых казаков-рыболовов окружила их. Все вместе, и каждый порознь, наперерыв, перебивая один другаго, закидали приехавших с моря вопросами: «Что новенькаго скажете нам?» спраши-

302

вали одни. «Далеко-ли приятели ездили?» говорили другие, — «Чем порадуете нас, атаманы-молодцы?» восклицали третьи.

Таким и подобным вопросам не было ковца, и вопрошаемые не знали, на что отвечать. Наконец, отворились двери дома и на крыльце его показался начальник Гурьева, войсковой старшина И. М. Бородин, а вслед за ним вышли A. Р. Ливкин и И. Ф. Зеленцов, оба сотники, назначенные от войсковой канцелярии начальниками на Аханное рыболовство — один в правую, а другой в левую сторону от устьев Урала. Толпа, дотоле шумевшая и кричавшая, затихла и разступилась. Офицеры подошли к саням. Тут один из приехавших казаков вынул из-под циновки три небольшия льдинки и сказал: «Эта из черней[8], ваше высокоблагородие, с 1½ сажени. Эта — указав на другую, немного тоньше первой —с 2½ саженной глубины; а эта — тут он взял в руки третью и самую тонкую льдину — с 4 саженной глубины». — «Дальше

303

мы не ездили, — сказал другой казак: лед очень тонок и пускаться по нем в море опасно.

Осмотрев эти льдинки и убедясь по них в прочности морскаго льда до известных пределов разстояния, гурьёвский начальник, обратившись к рыбопромышленникам, которые в то время обступили его тесным кружком и молча с нетерпением ждали его решения, сказал им: «Теперь, ребята, можете ехать на промысел; но слушайте! дальше 4-х саженной глубины я ездить вам не советую; поберегите свои животы и имущество и не доводите до отчаяния ваших семейных».

— Слушаем, ваше высокоблагородие! Покорнейше благодарим за отеческое наставление и попечение! — было ответом казаков.

В минуту все разошлись по домам, тревожимые безотчетным чувством радости и печали, надежды и страха на предстоящее рыболовство.

Остаток дня и наступившая за тем ночь прошли в совершенной тишине и бездействии; но зато утро следующаго дня было самое шумное. Далеко до разсвета Гурьев проснулся и встал на ноги; каждый дом представлял живую картину, полную деятельности и тревожной хлопотливости. Войдемте, читатель, в один из этих домов и посмотримте, что там делается. Ворота были растворены настеж. На дворе и на улице около ворот стояли во множестве сани; около них ходили, бегали и суетились рыболовы-хозяева и работники их Кир-

304

гяз-Кайсаки, укладывая овес для лошадей, провизию для себя, аханы и прочую рыболовную принадлежность. Женщины, затопив печки, приговляли для отъезжающих сытный обед, а на дорогу напекали им мясных пирожков и других скоромных яств, так-как это происходило дня за три перед праздником Рождества Христова. He забыли между-тем догадливые казаки сходить или спосылать с 2-х или 3-х ведерным боченком в питейный дом и запастись оттуда отрадной жидкостью, которая на море, среди льдов и туманов, живит и греет казака, заменяя ему теплую избу.

Наконец, к половине дня все уложено; лошади напоены, накормлены; люди пообедали и оделись в дорожное, теплое платье. Тогда один из промышленников, отправляющийся на лов в главе своей артели, идет в конюшню — предварительно помолясь Богу — выводит оттуда старую, бывалую на море лошадь и впрягает ее. Смирное, привыкшее к этому, животное стоит, как вкопанное. После того, уходя в избу, он дает знак работникам и другим промышленникам, младшим членам своей артели. Те живо кидаются к лошадям, каждый к своей, и также их впрягают в сани. Но тут иногда встречаются маленькия затруднения. Молодыя из лошадей, не бывшия от роду в запряжке или бывшия, да мало, но ходившия дотоле в течение всего лета в табуне, а

305

перед тем месяца два стоявшия в конюшне на привольном корму — разжирели и одичали, не подходят к саням и бесятся. Но Уральскаго казака бешенство лошади не смущает и не пугает, а напротив радует. При помощи одного, двоих работников, он вцепится непокорной лошади за уши и втащит ее в оглобли, откуда уже ей не вырваться. Но ежели, сверх чаяния, рьяность лошади преодолеет его силу, он, сам разгорячась не меньше ея, оттянет и закрутит веревкой, или так называемым свистом, верхнюю губу животнаго, и — конец тогда его бешенству. После того все семейство собирается в избу, где все, как отъезжающие на промысел, так и остающиеся дома, с благоговением становятся пред иконами и зажигают лампады и свечи Св. Угодникам Божиим, особенно пред ликом Николая Чудотворца, котораго казаки преимущественно чтут перед другими Святыми, называя его отцем и покровителем рыболовства. Старший в семействе читает вслух молитвы; прочие шопотом повторяют их за ним, сопровождая каждое крестное знамение земным поклоном. По окончании молитв, начинается прощанье, которое, мимоходом сказать, ни в одном доме не обходится без слез и без водки.

Между тем на дворе происходит в своем роде подобная этой картина. Работники-Киргизы, по вероисповеданию магометане, сходятся в одно место, становятся в кружок, приседают на корточки или

306

опускаются на колени, склоняют головы на распростертыя ладони рук и, в молчании, зажмурив глаза, внимают с набожностию одному, посреди их сидящему, который, зная мало-мальски наизусть несколько молитв, читает их вслух и, безпрестанно ударяясь лбом о землю, взывает к Аллаху, прося его о сбережении их жизни и здоровья. Заключив молитву проведением рук по лицу, Киргизы встают и также, в свою очередь, прощаются с своими родственниками, которые приходят к ним для того из-за Урала, из своих бедных юрт.

Настала пора ехать. Все на своих местах, у своих саней. Вот тронулись сани передоваго, старшаго в артели; за ними потянулись прочия. При выходе из ворот на улицу казаки снимают шапки и крестятся. Киргизы, из подражания Русским, тоже скидают тумаки с бритых своих голов. От двора до Урала аханьщики не едут, а идут пешком около саней, держа в руках возжи. В таком виде они достигают реки, a no отлогому берегу ея спускаются на лед. Туда за ними следуют матери, жены, дети, сестры, словом — все члены семейства, которые могут ходить, и уже там окончательно с ними прощаются. Таким образом из всех прочих домов, артель за артелью, съезжаются сюда аханьщики. Здесь, на льду Урала, в виду своих домов, собирается почти все народонаселение Гурьева, как участвую-

307

щее в Аханном рыболовстве, так и неучаствующее, из одного только любопытства. По поданному начальниками рыболовства знаку, сотни промышленников, обняв в последний раз своих родных, вспрыгивают на воза, подбирают возжи, чтобы укротить нетерпеливость и рьяность лошадей, которыя, почуя под собой лед, храпят, взвиваются на дыбы и рвутся вперед, — и потом с словами: «прощайте, родные! молитесь Богу»! гикнут: кино взовьются и полетят; зазыблется, зашумит и загудит лед под санями; посыплются хрустальной пылью брызги из-под копыт; раздадутся и разольются веселыя песни удалых казаков, которые, то разъединяясь, то съезжаясь в кучки, скрываются наконец, толпа за толпой, за ближайшим поворотом реки.

Скорее, чем через час езды, аханьщики достигают устьев Урала, отстоящих от Гурьева городка в 44 верстах. Там, в виду пустыннаго моря, они останавливаются, чтобы запастись топливом из растущаго по взморью камыша, a также и для того, чтобы, поздоровавшись с батюшкой синим-морем, как величают его казаки, выпить про его бурную милость и про свое здоровье по чарке водки; потом, поговорив и посудив между собой на счет рыболовства, раскланиваются друг с другом и, взаимно пожелав один другому счастливаго, прибыльнаго залова, разстаются; одни едут вправо, другие влево,

308

держась берегов; а третьи, самые зажиточные, следовательно, и превосходящие других числом и качеством рыболовных снастей,прямо от устьев Урала на юг, в открытое море, искать добычи на глуби. Едут они отсюда уже не шибко, как из домов, а тихо, мерной грунью, и не толпами, а вереницей в одне сани. Передовой, самый опытнейший казак и знающий море, как свой двор, ведет за собой прочих, поверяя по временам путь свой компасом, который у него, а равно и у всех рыболовов, всегда, и днем и ночью, лежит за пазухой.

 

III.

Место около устьев Урала, дотоле шумное и многолюдное, опустело. Только близь одного островка осталось трое саней. Около них ходили: казак, довольно пожилых лет, молодой казаченок, да Киргиз работник. Старик рылся в возах, отыскивая в них чего-то с озабоченным видом. Наконец, отошед от последняго и бросив с досадой под ноги холщевый мешок, из котораго посыпались пирожки и кокурки, он с каким-то страхом сказал:

— Так и есть! Забыли нашего кормильца.

— Чего забыли, дедушка? — спросил молодой казаченок.

— Миколу Святителя, — отвечал старик, будто

309

нехотя, сквозь зубы, и потом, обратясь к Киргизцу, сказал: — Бисбатырка! выпряги пегаго, да скачи домой, скорей скачи, дуй во все лопатки! Скажи Татьяне: я забыл образ Миколу Святителя; знаешь? он там в мешочке, на образной полице.

— Знай, бачка, знай! пробормотал Киргиз и стремглав бросился выпрягать лошадь. Через две минуты он мчался уже на пегом, забыв даже второпях скинуть с него хомут.

По отъезде работника старик присел на воз и призадумался. Внук, собрав с полу разсыпанные дедом пироги и кокурки, подошел к нему. Оба молчали. Наконец парень заговорил:

— Дедушка!

— Что тебе надо?

— Зачем ты Бисбатырку послал домой, в такую даль? ведь туда, да оттуда будет без мала верст 30; навряд-ли он вернется сюда и к ночи.

— Зачем! Разве ты не слыхал зачем?

— Слышать-то слышал, дедушка, да....

— Что да?

— Да ведь образ-то у нас есть еще другой.

— Какой?

— Складной. Мне бабушка дала.

— А что на нем?

— На нем Спаситель,Пречистая Богородица, Иван Креститель.

310

— Гм...

— Что же ты, дедушка, ничего не скажешь? Разве мало с нас одного образа? Есть на что помолиться.

— Мало не мало, а все-таки образ не тот!

— По мне так все равно: тот-ли образ, другой-ли, был-бы только истовой.

Старик искоса посмотрел на внука и покачал головой. Потом, окинув его грустным взором, сказал:

—Ты, Миша, молод и больно глуп! Ничего не смыслишь, ничего не знаешь, а споришь со мной, со стариком. Слава Богу, шестой уже десяток доживаю на белом свете, —всего изведал, всего натерпелся. А ты что? Ты еще молокосос! у тебя и матернино молоко на губах не обсохло. Ты ни на грош не понимаешь; так я тебе скажу: Миколин образ —родительское благословение. Покойник мой батюшка — царство ему небесное, не ной его косточки в сырой земле — оставил мне этот образ; с ним он и сам во всю жизнь не разставался. Бывал он и на службе царской, бывал и в сражениях. Раз в Туречине, под Анапой — он сказывал — Турок выстрелил в нево из пищали, почитай в упор; но Микола Святитель закрыл, защитил его: басурманская пулька попала в образ, который висел у отца на шее, и разлепешилась. — Я и сам, в свою пору, когда был молод и когда сил было по-

311

больше, потаскался no походам довольно таки. Где я не-был? Был и на Аральском море с Бергом, был и с Цилковским в степи, был и с Мансуровым на Марышлаке[9]; но везде возил с собой Миколу Святителя и всегда, по его заступлению, возвращался цел и невредим, даже ни один подо мной никогда не издыхал; а чего уж мы там не терпели: и голод, и холод, всего всего вдоволь, что только казак может вынести! — На рыболовства ли какия я отправлялся, в Астрахань-ли плавал — чуть не в решете, ты знаешь, какое у меня было плохое суденышко, на охоту ли за лебедями или за кабанами ездил, — Микола Святитель всегда был со мной, и оттого-то я всегда и везде имел удачу, а ежели и случались в иную пору маленькия неудачи, так, по крайности, большаго несчастия не видал. Один раз только, тому, не солгать, будет лет 20-ть — я по гроб это не забуду — поехал я на городище[10] на зверя и как-то второпях забыл образок и вовсе, окаянный, не помолился св. Угоднику. Чтож, думаешь, случилось? To, что и разсказывать идно стыдно; зверя-то я не убил, чего со мной, почесть, никогда не случалось, а только слегка ранил, a он был, без хвастанья скажу, превеличайший кабан,

311

каких только мне доводилось на моем веку видеть, чуть не с полуторника. Вот он и бросился на меня прямо — а винтовки-то, вишь зарядить я уж не успел, — да и как успеешь, — да и давай из стороны в сторону косить, рубить, чуть-чуть не выпустил мне кишки. Я совсем думал-было проститься с вольным светом; да, по счастью, недалеко был ерик: я как бросил в зверя винтовку! он как принял ее на клыки! а я этим временем бух в воду! да на другой берег, в камыш, — тем и спасся! Винтовку уж на третий день я взял; вся она была измята, а ложа изгрызена в щепки. Хоша я дешево отделался от зверя, однакож по сю пору у меня на икрах, да на бедрах остались рубцы от ран, которых, по милости кабана, было штук десять. С тех пор до сего времени не случалось со мной такой напасти, да и не дай Бог. А нынче, вот видишь....

С последними словами старик замолчал, опустил голову и призадумался. Чрез несколько минут он снова, не приподнимая головы, заговорил, но уже не с прежним жаром, а с какой-то грустью, тихо, будто сам с собой:

— Да, да! Это не к добру.... быть несчастью над моей головушкой! Или лошадушек с сбруей я в синем-море погублю, или животик свой там схороню..... Думал-было я пристать к артели Мирошихина и отправиться в глубь, в вольны воды, но видно теперь пораздумать приведется.... Хорошо

313

было-бы оставаться в чернях.... безопасно.... но чорта-ли, Господи прости, я там добьюсь? да это еще —Христос с ним — не терпит! — Тут он положил руку на сердце, и помолчав немного, продолжал: —Так и быть! поеду же! Один поеду., свою одну голову понесу, а Мишу оставлю в чернях.... Пропадать, так уж пропадать мне старику, а ему надо еще пожить на утеху и на подпору матери сиротке. Быть по сему!

Кончив речь, старик выпрямился, поднял седую голову и, положив руку на плечо внука, с прежним веселым видом сказал:

— He тужи, не думай ни о чем, Миша! Чему быть, того не миновать! Учись у меня, пока я жив, быть твердым, молодцем, настоящим казаком. Спознавайся и с морем; когда-нибудь доведется и одному тебе по нем разъезжать. Главное: помни Бога и Святых Его, да не пренебрегай родительским благословением, a о другом прочем и думочки не думай.

— И рад-бы не думал ни о чем, дедушка, да поневоле думается. Вот, как мы сидим себе здесь без дела, а этим временем другие по прежде нас и займут хорошия места, так мы и съедем после на голых. Небось, есть о чем подумать.

— Нечего об этом думать! Господь Бог милостив: Он за вас обдумает; на Него надо надеяться.

314

— Как же! Разставляй карманы; большая нужда до нас Богу; больно люди-то мы важны; нельзя не заботиться о нас Богу.

— Э, э, э, касатик! Ты, как видно, из молодых, да ранний. Желал-бы знать, откуда ты это наимался такого духа? Смотри, голубчик, берегись: у Бога востер топор. He залетай больно высоко, — так резнешься оттуда, что и своих не узнаешь! Кстати, я разскажу тебе на это один случай. Помнишь ты Ивана Иваныча Есырева? Да как тебе его не помнить: десяти годов еще нет, как угомонили его, сердечнаго, басурманы. — Он был казак хороший, степенный и отважный; силу он имел богатырскую, ну, просто молодец, каких редко. Исходи хоть из конца в конец все наше войско, немного сыщешь таких, каков был Иван Иваныч; только один грешок водился за ним, не в укор будь сказано его памяти: он уж слишком много надеялся на себя. Все: «я, да я; мы, да мы», a о Боге ни слова. «Сам плох — говорил он завсегда — не даст Бог». — Оно, пожалуй, и так с одной стороны, но с другой не очень то ладно. Есырев забывал или вовсе не знал другую поговорку старых людей, которые даром-что были все люди простые, с виду немудрящие, говорили без затей, спроста, но пустяков никогда не городили, как нынешняя ваша братья, молодежь. Когда я еще был мальчишкой, как ты теперь, я слыхал от стариков, что

315

«без Бога — ни до порога», и доселе этого правила держусь ; помни и ты его, Миша. Есырев-то, вишь, этого знать не хотел, и от того он угодил впросак. Много ходит толков насчет этого, но или кто переврет, или кто не доврет, а из этого и выходит чушь. Пока Бисбатырка ездит домой, я успею поразсказать тебе, как это было. Слушай-ка!

— Одним летом — кажись в 1836 году, поехали наши Гурьевцы в Астрахань на судах гурьбой. — Так приказано было от начальства, чтобы сподручнее отбиваться от Туркменцов, которые в те времена, за грехи, видно, ваши, сильно разбойничали на нашем море и половили русских людей. — В числе других поехал в Астрахань и Есырев. Там ему удалось прежде всех нагрузить судно подрядом. Вот он накупил и для себя хлеба и собрался плыть назад в Гурьев один, не дождавшись товарищей. С ним была жена его с маленькой дочерью и двое работников Киргизов. Жена и товарищи уговорили его пождать прочих, и всем вместе плыть в Гурьев, как плыли они из Гурьева. Но он не слушал никого. Ему говорили о Туркменцах. Куда-те! Иван Иваныч плевал на них. «Разве у меня отсохли, что-ли, руки!» кричал он. «Разве меня даром называют Иван-батырь!»

Его действительно так называли Киргизы за его молодечество. Жена советовала ему хоша отслу-

316

жить молебен Господу Богу. — Молись, если хочешь, сама!» сказал он ей с сердцем. «Ты баба; это твое дело; а меня, казака, и без того Бог знает». И не разсуждая ни с кем больше, он закричал своим работникам: «якорь чигаръ! парус куттерь!»[11]. Сел на румпель, да и был таков.

— Дня через три по выезде из Астрахани, разыгралась сильная буря и отнесла Есырева к туркменским берегам, к Колпиному кряжу. Когда буря затихла, он направил судно к Гурьеву; но после шторма ветер дул тихонький, и судно чуть-чуть двигалось вперед. — Вот в одну темную ночь Есырев заметил лодку, которая подплывала к нему с боку. Он окликал её, и ему с лодки отозвались по-русски, что то были астраханцы — «Чего вам надо, друзья? спросил Есырев. — «Хлеба, отвечали ему с лодки: выручи нас, Бога ради, да укажи, по какому курсу нам держаться; нас этим штормом отбило от судна, и мы теперь без компаса не можем попасть на него; оно около Кулалов[12],

— Хорошо, братцы, сказал Есырев, и передал румпель Киргизцу, а сам спустился в трюм, чтобы достать оттуда хлеба.

318

He вышел еще Есырев из трюма, как на палубе раздалось несколько ружейных выстрелов.

— Эх, мошенники! надули, бестии! — закричал Есырев и, как тигр, выпрыгнул из трюма. Туркменцы кинулись на него кучкой, человек до 10-ти. На ту пору случился на палубе железный лом. Есырев как схватит этот лом, да как примется крестить им и вправо и влево — только шлычки басурманские полетели на пол! Двоим разбойникам он раскроил башки; двоим или троим переломал ребра; кому отшиб руку, кому ногу. Но ведь один в поле богатырь не будешь, голубчик, и на рать, говорится, не песок сыпать, — К Туркменцам подоспели из лодки еще товарищи. Как вода, нахлынули они, собаки, на Ивана Иваныча, и влепили в него несколько сабель и чаканов[13]; брызнула на все стороны кровь Есырева и залила его сердечнаго: он упал без памяти.... Киргизы же, его работники, как только Туркменцы вскочили на судно и выстрелили из ружей, пали ниц и не шевелились.

Вот таким-то манером заполонили нехристи нашего Есырева и поплыли на его судне к Марышлаку. — У Туркменцев, надо сказать тебе, был

318

в полону астраханец; его-то они застращали и принудили говорить с Есыревым, когда подплывали к его судну; этим они его и обманули, a без того-бы им, собакам, и во сне не видать заполонить его; он-бы и близко не допустил их к судну; ведь, у него в казенке всегда были наготове заряжены два ружья, да пребольшая турецкая сабля.

На берегу разбойники судно сожгли; хлеб же и все добро, какое в судне было, а также и людей, разделили по себе. Есырев достался одному, жена его другому, а малютка-дочь третьему. — Работников Есырева, Киргизов, как одной с собой веры, разбойники отпустили на волю.

В то время у Туркменцев был праздник или просто-на-просто поминки, которыя они делали по убитым своим товарищам. На этих поминках разбойники хотели-было зарезать Есырева, чтобы, по своему закону, отлить кровь за кровь; но один какой-то ак-сакал (старик) разговорил это делать; он присоветывал лучше продать русскаго в Хиву, за дорогую цену. Так и положили.

Недели через три, когда поджили немного у Есырева раны, Туркменцы повезли пленников в Хиву. Есырев, как человек опасный, был закован в железы. Дня три Туркменцы ехали по степи, и вот вечером остановились в лощине ночевать. Иван Иваныч каждую минуту только и думал — как-бы избавиться от разбойников и

320

отомстить им за безчестье своей жены, которую, вишь, один из Туркменцев без церемонии прибрал к себе.... Какой муж вынесет такую кровную обиду! He стерпел Иван Иваныч! He смотря на слова жены, которая уговаривала его покориться воле Божией, не смотря ни на что — он решился действовать не на живот, а на смерть. В полночь, когда Туркменцы спали, он встал, сотворил крестное знамение, благословился и сорвал с ног своих железы почесть с кожей и мясом; подошел сперва к тому разбойнику, который завладел его женою, —взмахнул кандалами и раскроил злодею череп! После того он принялся и за других, —размозжил голову еще одному поганцу; хотел урезать третьяго, но тот, бестия, проснулся и закричал; Туркменцы вскочили и бросились на Есырева. — Долго он, бедняжка, отбивался от них кандалами; долго они с ним возились и не одолевали; напоследок, человек с шесть или с семь разбойников окружили его со всех сторон, изранили его саблями и кинжалами, кинулись на него кучкой, повисли у него на руках и на ногах, повалили его на земь, и тут уж изрубили в куски.

Кончив это, старик вздохнул, снял шапку, перекрестился и сказал: «царство небесное тебе, наш храбрый Иван Иваныч!»

Потом, помолчав немного, продолжал:

— Конечно, кому что на роду написано, того не

320

обойдешь, не объедешь; ну, а все-таки лучше выйдет, ежели мы станем во всем полагаться на Господа Бога и надеяться на Его помощь и заступление, а не на свою силу и молодечество.

— А вон, дружище, смотри-ка, прибавил старик: и Бисбатырка к нам летит, да как скоро! Видно с образом ему на дороге повстречались.

Через четверть часа после того старик с маленькой своей артелью скрылся в море и догонял уехавших прежде его рыболовов.

 

IV.

Далеко в правую сторону от устьев Урала, еще дальше прямо от берегов в море, собрались казаки и остановились на льду широким, шумным табором. В средине, между саней и лошадей, виднелась раскинутая кибитка. В ней распорядитель рыболовства, атаман[14], сидел около огонька и переписывал на список промышленников и их работников, отмечая противу имени каждаго рыболова число лошадей и аханов, и поверяя, по

322

данной ему от войсковаго начальства инструкции, не имеет-ли кто из казаков лишних и запрещенных снастей, вопреки общественных постановлений. Кончив перепись и поверку и разсчитав, какое пространство должны занять рыболовы снастями, а также на сколько частей, или участков, должно будет разделить занятое ими пространство, начальник вышел из кибитки и предложил промышленникам, по искони-существующему обычаю, бросить жребий — кому каким пользоваться участком. Изготовленные прежде билеты с NN, начиная с перваго до последняго, сколько было тут артелей[15], положили в шапку одного казака, покрыли платком и поставили в кругу на льду. Тогда каждый артельщик подходил и вынимал из шапки билет; какой номер на билете, тем он владел в участком. По разобрании билетов аханьщики всем обозом подались немного к черням и остановились. В минуту сделали во льду прорубь в воткнули в нее пук камыша. Этим означили они точку, от которой уже в глубь моря, прямо на юг, по стрелке компаса, провели линию, обозначив ее вехами. Эта линия называется у промыш-

322

ленников бакеном. После того бакен разделили между себя на участки по доставшимся жеребьям, и тогда уже каждый рыболов с своей артелью расположился на месте, и — лов рыбы начался.

Здесь, с позволения читателей, я остановлюсь и займусь вообще описанием Аханнаго рыболовства.

Точно такой же бакен, параллельно первому, проводится в одно и тоже время и в левой стороне от устьев Урала, где, в свою очередь, часть промышленников рыбачит под начальством другаго офицера. — Та же часть аханьщиков, которая отправится на глубь, в вольныя воды, состоит под распоряжением начальника правой стороны. — Стороны обоих бакенов, обращенныя к устьям Урала, и следовательно, лежащия одна противу другой, называются лицевыми; и пространство между ними остается неприкосновенным, для того, чтобы устье реки всегда было открыто со стороны моря для входа рыбы. Кто осмелится тут (т. е. между бакенами) выставить хотя одну сеть, — тот, как вор, как нарушитель общественных прав, отдается под военный суд. — В бакенах, в жеребьевых участках, полагается каждому казаку, будь он служащий, отставной, малолеток[16], все

323

равно — выставлять только 15-ть аханов, и то в три ряда, следовательно, по 5-ти аханов в ряд; обер-офицеру вдвое, а штаб-офицеру втрое больше казака. — Позади же бакенов, а также и там, где они оканчиваются и где начинаются вольныя воды, дозволяется всем вообще лицам казачьяго сословия, какого бы они чина ни были, выставлять столько аханов, сколько кто может по своему состоянию.

Ограничение числа аханов в бакенах сделано на том основании, что в лицевой стороне каждаго бакена рыбы гораздо больше ловится, чем позади бакенов; потому что рыба собирается партиями на зиму преимущественно против устьев Урала, на пресной или, по крайней мере, на опресневшей от впадения реки воде и, разгуливая там, как раз, чуть коснувшись сторон, запутывается в аханы; а потому бакены, как наиболее прибыльныя места, и делятся поровну между промышленниками. — Вне же бакенов, т. е. на глуби, в так называемых вольных водах[17], где самые льды непостоянны,

324

а ходячи, случается порой улов рыбы в наибольшем количестве, чем даже в самых бакенах, — но там простор, раздолье, — там никто ни кому не помешает, никто ни кого не стеснит, притом еще не всякий туда поедет; только зажиточный казак или слишком предприимчивый, у котораго девиз: «пан или пропал»; — только такой казак пускается на риск, и попади он на рыбу, которая, по замечанию старожилов гурьевских, живет на глуби огромными партиями или, по выражению казаков, ятовями, — попади он, говорю, на эти ятови, и будь к тому зима морозная, тихая и малоснежная, — он счастлив, он в барышах. Но в противном случае, т. е. когда судьба не наведет его на рыбу, (казак крепко убежден, и ничто его в том не разуверит, что каждый его шаг заранее разсчитывается и предопределяется судьбой), притом будь зима маломорозная, ветреная и многоснежная — конец концов, казак разорился! Но — (вот удивительный характер!) он хладнокровно ждет следующаго рыболовства. He помогло оно, ждет еще следующаго. Таким образом, вытягиваясь в нитку, он, можно сказать, бьется с счастием не на живот, а на смерть. Вышел победителем — а для этого достаточно ему одной удачной зимы — хорошо: он снова заживает припеваючи. Нет — безропотно идет в работники к другому, бывшему у него же, может-статься, года за три прежде, в работниках, или же на-

325

конец, нанимается на внешнюю службу. Из этого видно, и на самом деле бывает так, что нынче этот богатеет, а тот беднеет;. завтра наоборот. Но чтобы не терпел казак, гурьевский житель, ежели есть только малейшая возможность, он ни за что в свете не разстанется с морем, с которым он с детства сроднился, без котораго он жить не может и в котором заключается источник его богатства, — источник его материальной и нравственной силы, —раздольное поприще его отваги, его молодечества!

Рыболовство, отправляемое в бакенах и за бакенами, вблизи их на одной с ними глубине, обходится без больших расходов; следовательно при неудачной зиме рыболов тут не терпит и большаго убытка, какой в подобных случаях неизбежно выпадает на долю того, кто рыбачит на глуби, в вольных водах. Двое, трое казаков с работниками свободно обходятся в бакенах, и вообще в чернях, двумя лошадьми при малом количестве аханов: на глубь же требуется на каждаго человека лошадь с упряжью, при большом числе снастей. В чернях нет опасности: в море же, на глуби, она каждый час, каждую минуту смотрит в глаза. В чернях сохраняются рыболовныя снасти: на глуби оне могут погибнуть в один час, в одну минуту. Насупротив устьев Урала есть в море острова. Между ними и берегами лед во всю зиму стоит неподвижно, и

326

с какой бы стороны ни дули ветры, и как бы они сильны ни были — черневой лед, по которому проводятся бакены, стоить нетронутым; по этому рыболовы живут на нем, как на суше, вне всякой опасности. За островами же, где конец бакенов, лед подвержен действию ветров; оттого там казак не смей дремать, a то как раз лишится лошадей и всех рыболовных снастей, a подчас и сам успей отвернуться от гибели. Впрочем об этом ниже, в своем месте, будет разсказано.

Чтобы собраться на глубь, казак должен по меньшей мере обзавестись четырьмя лошадьми, ежели не больше; иначе он не в состоянии поднять и завести в море рыболовныя снасти и другие припасы. Управляя одною лошадью сам, для остальных он нанимает работников Киргизов, если нет у него детей, братьев или кого нибудь из домашних. Надобно заметить, что 12-ти летний казаченок сопутствует уже отцу или брату во всех промыслах, в том числе и в аханность, не смотря на трудность и опасность последняго. Покупка лошадей и их содержание, постройка аханов и других рыболовных орудий, наем и содержание работников обходится весьма дорого. Например, каждая лошадь стоит от 30 до 50 p., корм ей в течение 5-ти месяцев до 20 p., плата работнику с содержанием и частию одежды до 20 p., аханы, которых на каждую лошадь полагается

327

50 штук, до 50 p., — сани с подрезами и конская упряжь до 20 p., — других мелочей к тому, как-то: багров, пешней, попон, веревок и проч. на 5 p. — Вообще сбор одной лошади, ежели обзаводиться снова, обходится, средним числом, в 150 p., следовательно, четыре лошади в 600 р. серебр. Есть семейства в Гурьеве-городке, которыя собираются каждую зиму на аханное рыболовство на 10, 20 и 30 лошадях. Судите, после того, чего будет стоить такая сборка. Впрочем, раз сделанные аханы, сани и другия вещи служат, при ремонте, по нескольку лет сряду. Но как бы то ни было, аханное рыболовство сопряжено с большими расходами; словом, нет в Войске Уральском ни одной рыбной ловли, которая бы хотя приблизительно равнялась с этим рыболовством в столь огромном требовании денег на сборы.

Казаки, отправляющиеся рыбачить на глубь, вольныя воды, едут от черней вместе, по одному пути, до 4-х саженной глубины, — что будет от берега верст за 50. Там они, разделясь на артели, разстаются: кто остается тут, кто едет вправо, кто влево, а кто прямо на юг, в море, еще верст за 20. Каждая артель на избранном ею месте располагается станом и помещается в раскинутых на льду войлочных шатрах, имеющих вид усеченных конусов и называемых кошарами[18].

328

Внутри кошаров делают подстилку из камыша илв сена, и на нее набрасывают кошмы (войлоки), оставляя в средине место для разведения огня. Вокруг кошаров разставляют сани и к ним привязывают лошадей, которыя от ветров и буранов защищаются кошемными попонами. Попоны эти делаются большия; начинаются оне от ушей животнаго, и обнимая весь его корпус, оканчиваются у самых копыт задних ног, облекая таким образом лошадь как в броню. Кроме того промышленники защищают лошадей, а с тем вместе и себя[19], еще подобием двора или загороды, которую они делают полукругом, со стороны ветра, из камыша, заготовленнаго для топлива, сена, мешков с овсом и проч. При перемене ветра, они изменяют и положение сделанных на живу-руку загород, перенося их с одного места на другое. Но все это, говорить правду, плохая оборона от зимних вьюг и мятелей, среди гладкаго и открытаго моря. Только казачья натура, укоренившаяся годами привычка, да жажда прибыли делают казака нечувствительным к перенесению

329

стужи. О спутнике его, Киргиз-Кайсаке, и говорить нечего: он почти родится на снегу и весь век свой проводит на открытом воздухе.

С первозимья, когда замерзает на море лед, не обходится без того, чтобы его не ломало, не крошило; от чего во многих местах на поверхности льда образуются ледяные же бугры, валы и кочки, которые известны у казаков под именем храпов. Нагроможденныя в безпорядке одна на другую льдины в этих храпах, находясь долгое время на воздухе, выветривают, и ежели растопить их в котле, оне дают пресную воду. Эту то самую воду аханьщики употребляют в питье и на ней приготовляют пищу, так как морская вода, известно, и лед, на ней плавающий, горько-солоны. Но лошади лишены этого удобства по той причине, что добывание воды изо льда, таянием его на огне в котлах, для 5, 10 и более лошадей, совершенно невозможно по недостатку не только времени, но и дров, в которых на море встречается больше нужды, чем в самой провизии; по этому лошади довольствуются уже, вместо пойла, снегом, а за неимением его (иногда далеко в море вовсе не бывает снегу) мелко-истолченным льдом из храпов. Такого рода лишение весьма изнурительно для лошадей, ибо не удовлетворяя вполне жажды, оне мало уже едят корму, от чего худеют; но, благодаря их дикой, степной породе, оне с честию выносят трудность аханнаго

330

рыболовства, и зато, в роде награды, от весны вплоть до зимы, отдыхают и отъедаются на пастбищах.

В начале моей статьи сказано, что ахан не иное что, как сеть. Аханы, связанные из обыкновенной (конопляной), тонкой и выдубленной пряжи[20], у всех рыбопромышленников имеют одну, установленную войсковым начальством длину — именно 10 сажень; ширина же их бывает различна, от 2-х до 5-ти сажень, смотря потому, на какой глубине оне предназначаются к рыболовству. Чем мельче вода, тем полотнище ахана ýже, а чем глубже, тем оно шире. На этом основании и ячеи, т. е. петли, у аханов делаются также различной величины, от 1 до 1½ четверти в длину. Чем рыба крупнее, тем для нея и ячея должна быть шире, а чем рыба мельче, тем и ячея уже. На глуби рыба ловится вообще крупная, а в чернях мелкая; оттого и аханы бывают: морские крупно-ячейные, a черневые мелко-ячейные.

Аханы разставляются следующим образом: Делают во льду круглыя проруби, разстоянием

331

одну от другой на 10 сажень, т. е. во всю длину ахана. Из проруби в прорубь просовывают подо льдом длинный шест, называемый прогоном; за прогоном тянется длинная веревка; посредством этой веревки втягивают под лед уже и самые аханы, связывая концы подвор одного с концами подвор другаго[21]. От узлов, где связаны эти концы, или, по выражению аханьщиков, приухи, выходят чрез проруби на поверхность льда веревки, которыя привязываются за средину небольших ветловых или таловых палочек, а те, ложась поперег проруби, поддерживают аханы и не дают им тонуть. Таким образом, зацепленные один за другой аханы висят подо льдом на подобие живой стены, безпрестанно движущейся и колыхающейся. Но чтобы от сильнаго течения воды не могли аханы взвиваться кверху и примерзать ко льду (в таком случае они безвозвратно погибают в море) — к ним съиспода привязывают небольшие куски булыжника.

В вольных водах аханьщики выставляют, или, по выражению их, выбивают аханы произвольно, по своему усмотрению, по разным направлениям,

332

около своих ставов, в несколько линий или рядов. Линии эти, или ряды аханьщики называют порядками.

С утра до вечера промышленники ходят по порядкам и пересматривают, или, по словам их, перебирают аханы. Подошед к проруби, рыболовы сперва разчищают ее ото льда, за ночь замерзающаго; потом берут за веревку[22], поддерживающую аханы, и наконец ею слегка их приподнимают. Эта операция делается с целью узнать — не запуталась ли в аханы рыба, и называется наслушиванием. Если почуют, т. е. наслышут, в котором-либо ахане рыбу — (а узнать это очень легко по ея движению и тяжести), то ахан этот тотчас с одного конца отпускают, а за другой вытаскивают на лед вместе с запутавшеюся в него рыбою, ежели она под силу людям. Но ежели рыба попадет в ахан очень большая, как например белуга от 20 до 35-ти пудов, что двое, трое промышленников не могут вытащить ее из воды, в таком случае прибегают уже к пособию лошади: тихонько подтянув к себе голову рыбы, аханьщики немедленно прорезывают ей нижнюю губу, вдевают в прорезь толстую веревку; веревку прицепляют за гужи и — чудовище на льду. Такия белуги, впрочем, редкость нынче: но прежде, лет 30 или 40 назад тому,

333

не только в 35, даже в 45 и 50-т пудов 6елуги не считались редкостью. Заметно, рыба в Каспийском море год от году мельчает и уменьшается в числе. В наших, Уральских дачах по крайней мере видно это; не знаю, так ли в других частях Каспийскаго моря.

Аханами на глуби больше всего ловят белуг; осетры, шипы, особенно крупные, и севрюги попадаются редко. В червях же преимущественно ловится белорыбица, мелкие шипята и осетрята, а иногда и стерляди. Наловленную рыбу и добытый из нея клеи и икру аханьщики, время от времени, переваживают с моря в Гурьев, где и сбывают русским торговцам, приежающим туда за этим собственно каждогодно из Московской, Владимирской и других внутренних губерний. Цена рыбе бывает различна, смотря потому какой улов ея и какой съезд покупателей; если рыбы наловливается мало, а покупателей съезжается в Гурьев много, — то рыба продается дорого: и наоборот, т. е. когда рыбы много, а покупателей мало — цена рыбе понижается. Но вообще крупная рыба: белуги, шипы и севрюги продается от 2 р. 50 к. до 3 р. 50 к. сер. За пуд же больших осетров, весом от 4 до 8 пудов, платят от 5 до 8 р. сер. Белорыбица от 1 р. до 1 р. 50 к. сер. за пуд. — Мелкие осетрята, шипята, белужата и севрюжата идут иногда в одной цене с белорыбицей, но большею частию дешевле ея. — Икра

334

зернистая от 10 до 15 р. сер. за пуд. Паюсная же икра, для продажи, на аханном рыболовстве не приготовляются, — а вязига вовсе из рыбы не вынимается. — Клей продается от 55 до 65 р. сер. за фунт в сыром состоянии, т. е. с пузырями, как бывает вынут из рыбы, а очищенный и высушенный от 2 р. 30 коп. до 2 р. 60 к. за фунт.

Казаку, собравшемуся на аханное рыболовство на 10-ти лошадях, достаточно поймать до 500 пудов рыбы, чтобы выдти из убытков и получить хорошие барыши, ежели добычу от лова можно назвать барышом. Барышом казак пользуется по своему, чисто по-казачьи, не откладывая копейки на черный день и поступая буквально по словам Св. Писания: «не пецитеся об утре». Обезпечив себя от всех повинностей по войску, о другом о чем казак мало думает; даже не обращает внимания на расходы по дому, где уже самовластно хозяйничает жена его, которая, пользуясь доверием и безпечностию дражайшаго своего супруга, не забывает и себя, стараясь в житье-бытье своем подражать богатым боярыням. При первом приезде в Гурьев торговцев, она спешит обзавестись лишним шелковым платочком, золотым колечком, бриллиантовыми сережками и тому подобными дорогими безделушками. Но после, глядишь, при двух, трех неудачных рыболовствах казак садится, так сказать, на мель, и чтобы съехать с нея, отбирает от благоверной своей

335

супруги скопленныя ею украшения и, закладывая или продавая их, собирается уже на рыболовство, a общипанная жена его, вместо штофа и атласа, одевается после того в нанку и китайку. Но в таких случаях казак (отдать справедливость счастливому его характеру) не унывает сам и утешает огорченную свою подругу следующими словами: «не от того мы, голубушка, обеднели, что, сладко пили-ели и одевались хорошо — а так на наши деньги прах пришол».

Аханьщики в относе! — Аханьщики за разносом! — Аханьщики попали в лом! — Вот три небольшия речи, которыя часто слышутся в Гурьеве-городке, почти из уст каждаго обывателя, когда производится аханное рыболовство. По числу слов, речи эти весьма кратки, но смысл их пространен и действия, ими выражаемыя, различны; потому что различны слова: относ, разнос и лом, вполне понимаемыя только Гурьевскими обывателями. Относ для аханьщиков может быть и благотворным, и зловредным; разнос — ни тем, ни сем, а только иногда замедлением хода рыболовства; но лом — чистою гибелью, ежели не людям, то лошадям и рыболовным снастям.

Тихо и морозно. Mope спокойно и лед недвижим. Рыбаки обычной чередой ходят по порядкам и выбирают из аханов рыбу, стаскивая ее к кошарам на стан. Вдруг налетает сильный, порывистый ветер с севера или от северо-запада.

336

Вода подо льдом заколышется и ударится к югу или юго-востоку. Лед не выдерживает стремления воды, лопается на необозримое пространство, почти поперег всего моря, и уносится туда же, унося с собой и промышленников с их станами и рыболовными припасами. Пять, десять, пятнадцать верст, даже и больше иногда плывут аханьщики на льду по течению воды или стремлению бури до тех пор, пока лед под ними не упрется в другой, плавающий в открытом море, а тот, в свою очередь, не приткнется к неподвижному льду, около берегов Мангишлака или Калпинаго кряжа. — Это относ.

Часто случается, что аханьщики вовсе не замечают, когда ихотнесет. Так, например, ложась свечера спать головою к востоку, просыпаются по утру головою к западу. Тогда они уже понимают, в чем дело, и, тотчас опуская в воду шест или на веревке камень, измеряют глубину моря и по вей делают заключение (всегда, надобно заметить, справедливое) — около каких мест они находятся. Относ бывает и в совершенно тихую погоду, от одного только течения или колебания воды. — Иногда, при ветряной погоде, аханьщики в течение целой зимы безпрестанно делают на льдинах невольныя путешествия по Каспийскому морю, не съезжая даже при этом с места. Подобнаго рода странствие покажется для вас, читатель (я разумею всякаго не-Уральца), странным,

337

опасным, даже всевозможным; но для вас, Уральцев, оно вошло в привычку, и каждый казак, который занимается морским рыболовством, смотреть на все это, как на дело очень обыкновенное.

Счастливы аханьщики, ежели относ совершится без особых явлений, просто, как я описал. Тогда им ни до чего нет надобности. Главное внимание обращают они на дно морское: если оно илистое, — то и рыба тут держится во множестве, а аханьщикам только и это нужно. Благословляя судьбу, перенесшую их на хорошее место они с радостию продолжают облегчать недра моря от лишняго бремени, вовсе не обращая внимания на то, что позади их к черням открылась широкая зияющая полоса воды. Пройдет три, четыре дня, полоса эта покрывается, при тишине и морозе, новым льдом, по которому, ежели толщина его достигнет до полутора вершка, аханьщики спешат отправлять в Гурьев наловленную рыбу и рыбные продукты, чтобы выгоднее их там сбыть.

Переезды на тяжелых возах через эти молодые льды, или так называемые разносы, вполне характеризуют казаков, как воинов, издавна славящихся безстрашием и безпечностию в опасностям. Так например, выпив стакан, другой водки, надвинув на бекрень шапку или лисий тумак, помахивая, от нечего-делать, кнутом, напевая или насвистывая родную, доморощенную пес-

339

ню — казак без оглядки скачет на своем любимом буланом коне, не страшась того, что ретивый и также, как сам он, безстрашный буланка пробивает до воды подковой лед. Да и с какой стати бояться этого казаку? Он по опыту знает, что конь его не боится воды, да едва ли провалится сквозь лед. Скорее провалятся с рыбой сани, которыя во много раз тяжелее лошади. Но и против этого казак принимает заранее меры: за сани привязана крепкая веревка, другой конец которой заткнут у казака за кушаком. Лишь только обрушатся сквозь льда сани, он в тожь мгновение соскакивает с них и поддерживает их веревкой, чтобы не грузнули. Между тем сбегаются к нему товарищи или работники: кто выпрягает лошадь, кто рыба-по-рыбе облегчает сани, кто вытаскивает их из воды, и — путешествие снова продолжается, как будто ничего не бывало. Таким образом выезжают на твердый лед, а там, как говорят казаки, завей возжи — и дома.

Но не всегда удается аханьщикам так скоро перелетать через разносы. При теплой или ветряной погоде, разносы долго не замерзают; отчего по нескольку недель приходится казакам жить за водою, и тем самым, во вред своему хозяйству, не быть в состоянии доставлять во время в Гурьев рыбу, цена которой понижается по мере того, как аханное рыболовство приближается к концу.

339

Кроме обвалов на тонком, молодом льду, путь аханьщиков затрудняется иногда и на старом твердом разселинами, известными под именем зярыков[23]. Ежели зярык не широк, например, в аршин или в полтора, его проезжают не замечая. Передовая и, следовательно, самая смелая и приученая в обозе лошадь, нагнув голову и наострив уши, сама собой, без понуждения со стороны хозяина, перескакивает через такой зярык, перенося почти на спине воз; другия, за ней следующия, лошади делают тоже. Но ежели зярык слишком широк, от нескольких аршин до нескольких саженей, тогда передовая лошадь, приблизясь к краю зярыка и обнюхав воду, останавливается, фыркает и отступает назад. Это дает знать аханьщикам, что надобно делать мост, и они его делают, употребляя при этом случае пешни за сваи, веревки за переклады и за связи, а льдины за подстилку. Такого рода мост или, правильнее, из такого рода материалов мост, делается следующим образом: сообразно ширины зярыка выкалывают изо льда четыреугольную льдину; шестами и баграми всовывают ее в зярык на то место, где предполагается переправа, наблюдая при том, чтобы края этой льдины как можно ближе касались кра-

340

ев зярыка; потом подо льдину с двух сторон подпускают толстыя, крепкия веревки; одни концы этих веревок привязывают к двум пешням, на крепко вбитым в твердый лед на стороне зярыка, а другие концы веревок прикрепляют к двум же пешням, утвержденным на противоположном краю зярыка. После того, наконец, как по мосту, по этой льдине, поддерживаемой веревками, предприимчивые аханьщики, воз-за-возом, и переезжают.

Выше я сказал и здесь повторю, что счастье аханьщиков, ежели их отнесет тихо, спокойно, всею артелью вместе, со всем станом, со всеми аханами и лошадьми. Но бывали и бывают случаи, что лед треснет именно на том самом месте, где раскинуты их станы, так что часть рыбаков с лошадьми остается на месте, а другая, против воли, уплывает на оторванной льдине в море, В таких случаях аханьщики теряют немало времени на соединение друг с другом. Та часть из них, на стороне которой останется меньше аханов, выбирая, или, по выражению казаков, выдирая их из воды, отыскивает другую, разумеется тогда, когда представится к тому возможность, т. е. когда разнос, неизбежное следствие относа, покроется снова льдом. Были примеры, что лед разрывало в средине самых кошаров. Можно себе представить, какая тогда должна произойти между рыбаками суматоха, особенно, ежели явление,

341

это застигает их ночью спящими. Вот что недавно случилось на стану одного из Уральских офицеров. Вечером, часу в 8-м, он сидел в кошаре и пил чай, в ожидании осетриной ухи, варившейся в котле на тагане. Дворовый человек сидел напротив своего господина и подкладывал в огонь под котел камыш. Рабочие люди уезжали в то время в Гурьев с рыбою. Все было тихо. Вдруг раздался подо льдом удар, подобный пушечному выстрелу; рыболовы вздрогнули; кошар потрясся; огонь, ярко горевший дотоле в кошаре, потух, а котел с похлебкой покачнулся и в тужь минуту упал с тагана и юркнул в воду. Г-н Назаров (это был войсковой старшина Иван Петрович) понял, в чем дело, в одно мгновение приподнял снизу кошмы кошара и выскочил вон, схватив, так сказать, валету (и сам не зная, зачем, как он сам после сказывал), таган, на котором стоял котел и который, окунувшись до половины в воду, чуть не нырнул вслед за котлом, — тогда как подле Назарова лежали вещи во сто раз получше тагана, напрнмер, волчий тулуп или небольшой чайный погребчик, в котором сверх-того было немало и денег. — Служитель последовал примеру своего господина; но к сожалению, выпрыгнул в противоположную сторону. Вскоре кошар разодрало надвое, и все, что было в нем из одежды и провизии, потонуло. По счастию, и на той, и на другой стороне

342

разноса были неподалеку кошары других аханьщиков; в них-то г. Назаров и дворовый его человек нашли себе пристанище.

Но все это для привыкших и освоившихся с опасностию аханьщиков чистый вздор. Вот беда для них. Льдина, на которой их отнесет и которая простирается в длину и ширину на 30 или 50 верст, столкнется с другой, такой же величины, если небольше, стремящейся на встречу первой противу ветра от внутренняго колебания моря. При столкновении таких огромных льдин, оне обе потрясаются, испускают громы, лезут одна на другую, уничтожают сами себя, разбиваясь с краев в куски. Куски эти, сильно напираемые с обеих сторон огромными льдинами, вертятся, трутся и громоздятся друг на дружку; одне лезут вверх, а другия погружаются вниз и упираются в морское дно, так что в короткое время на том месте, где столкнутся льдины, образуются огромные высокие бугры, похожие на вершины гор и известные под именем шиханов. При этом случае самый ветер, как замечают казаки, дувший дотоле по одному направлению, останавливается, превращается в вихрь и, сцепившись со льдом и водой, помогает им разыгрывать чертовскую, как выражаются казаки, свадьбу. Это — ломь!

Всё, что ни попадется в лом, сокрушается, уничтожается и погибает. Лом прекращается уже тогда, когда между двух враждебных льдин ста-

343

нут, упершись в морское дно, шиханы. — Аханьщики, предвидя лом, по долетающим до них звукам, происходящим от взлома и трескотни льда, заблаговременно приготовляются увернуться от гибельнаго действия этого разрушительнаго явления. Немедленно впрягают лошадей, укладывают в сани все, что можно увезти, и, держа под уздцы лошадей, стоят как на страже, готовые каждую минуту броситься в противоположную сторону от лома, туда, где надеются спасти свою жизнь, не помышляя уже об аханах, которые остаются в воде на жертву лома, по той причине, что выборка их из воды требует весьма долгаго времени. Но когда лом застигнет аханьщиков неожиданно, врасплох, т. е. когда он начнется близко от стана, — тогда они, забывая всякую мысль о спасении имущества, садятся верхом на лошадей и скачут с того места на другое, где нет лома. Через несколько часов там, где кипела дотоле жизнь, являются одни шиханы, поглотив в себя все достояние казаков. После того, разумеется, аханьщики, повесив головы, возвращаются домой, утешаясь надеждою на будущия рыболовства.

Но ежели вся эта кутерьма кончится без ущерба рыболовным свастям, — казак беззаботно предается рыболовству, посмеивается изподтишка над Каспием и наделяет его не очень-то лестными для него приветствиями, заключив их такими

344

словами: «ну, что обжора...взяло? — У казаков вообще, a у аханьщиков в особенности, в высшей степени развито чувство безстрашия, самонадеянности и безпечности к опасностям. Во всех критических обстоятельствах и неверных предприятиях они подкрепляют, и напутствуют себя общею русскою поговоркою: «волка бояться — в лес не ходить».

Но пора наконец обратиться к Аханьщикам, о которых шла речь в начале моего разсказа.

 

V.

Прошло недель шесть, со дня выезда их в море. Погода, сверх обыкновеннаго, во все время стояла теплая, пасмурная. Аханьщики в вольных водах рыбачили на глубине 4-х саженей. Помня добрый отеческий совет благоразумнаго гурьевскаго начальника, дальше, по тонкости льда, они не заезжали. В бакенах и вообще на мели в чернях рыба ловилась, но на глуби, в вольных водах, мало. — Хотя до срока рыболовства (он всегда полагается 1-го марта) оставалось еще долго; но аханьщики вольных вод помышляли уже, выбрав из воды аханы, ехать в дома, как вдруг в половине февраля — (это было в 1843 году) сильным южным ветром взломало лед, со стороны моря, вплоть до островов, лежащих в войсковых дачах, не в дальнем разстоянии от

345

устьев Урала. He успели аханьщики опомниться — ветер заворотил от севера, и — вот разнесло и разсеяло их на льдинах по всему морю! Более двухсот человек, казаков и Киргизов, подверглось этой плачевной участи.

Ахнули гурьевские жители, когда узнали об этом, безпримерном в памяти их относе, и призадумались. Хотя не было дотоле примеров смертности на аханном рыболовстве, но Гурьевцам нельзя было не бояться за участь отнесенных аханьщиков, смотря на наступившую в то время оттепель. Даром, что был февраль, дожди почти каждый Божий день шли; лед на Урале совсем пропал; словом, настала чистая весна. Между-тем, как на зло, лед в море, против устьев Урала и по всем черням казачьих дач, еще держался, и как ни был он рыхл, но все-таки преграждал собою путь Гурьевцам, пытавшимся ехать на легких судах и лодках спасать аханьщиков. Думали-было обратитъся в астраханские пределы на тамошния рыбныя ватаги, но таже самая причина заставляла отказаться от такого предприятия: само-собой разумеется, что с тех ватаг, где на море стоял еще лед, ехать на судах так же, как и из Гурьева, было-бы невозможно; а на тех ватагах, которыя были очищены ото льда, нельзя уже было застать ни одного судна; потому что Астраханцы всегда вместе со льдом, лишь только

346

тронется он от черней, выезжают в море на бой тюленей. И так жители Гурьева-городка по необходимости, с горем на сердце, должны были, как говорится, сложа руки, ждать конца участи аханьщиков и молиться Богу за их спасение. He было почти в Гурьеве ни одного семейства, которое не оплакивало-бы в то время одного или нескольких своих членов или родственников.

Между-тем весть об этом ужасном относе дошла до Оренбурга и встревожила начальника Оренбургскаго края В. А. Обручева. Он немедленно командировал в Гурьев адъютанта своего штаб-ротмистра Габбе, для изъискания на месте средств к спасению аханьщиков. He успел этот офицер выйти в Гурьев из экипажа, как приехал туда, за этим же делом, генерал Строев. Но что в состоянии сделать сила человеческая, как-бы силен и могуч ни был человек — против действий природы!

Все осталось по прежнему. Гурьев впал в уныние, но однакожь не отчаявался. — Один из тамошних старожилов, проведший всю жизнь в море, П. Деревянов, бывший за несколько лет перед тем в относе и выехавший оттуда в санях на бурдюках, утешал осиротевшия семейства.

— Зачем плакать, говорил он всем и каждому, в особенности казачкам: разве я даром,

347

что-ли, плавал на пузырях[24]? Показал пример — и баста! Стыд и срам после того казакам-молодцам пропасть в море, когда я, посмотрите-ка на меня, старикашка дряхлый, да и то выехал из него здоров и невредим. Дайте-ка срок, родные; вот как будет потеплее, так, небось, приплывут к вам ваши рыболовщички.

—Да как же оно сбудется, П. Д...ч? возражали ему старушки. Ты говоришь: когда будет потеплее; а тогда, ведь, знаешь, и льду-то на море не останется.

—В том-то и штука, мои касатушки, отвечал Деревянов. — Вот извольте-ка понять и обсудить, что я, глупая голова, скажу. Известно, от самых Пешных[25] теперь вода; там за ними лед в море взломав, плавает кусками; на этих-то льдинках мотаются ваши удальцы. Выезжать им оттуда, полагать надобно, приведется уж на пузырях, а на это-то они и не тотчас решатся. Ну, к чему они, примером сказать, твои детки, даром зарежут теперь лошадушек, когда под ними лед еще твердый и они в чаянии проплавать на нем несколько недель? Может случиться,

348

например, и то, что носит, носит их на льдине, да и принесет к другой; ежели она побольше, да попрочнее ихней — они и переберутся на нее, a ту, глядишь, поднесет к другой, еще побольше и покрепче — они и на ту марш; а там с помощею Божиею, и к черневому льду недолго добраться; в чернях же лед теперь еще держится. Но когда этого им не удастся и когда льдины будут изчезать, — вот уж тогда-то аханьщики и примутся за лошадей: снимут с них кожи; сделают... известно как, что вам об этом говорить... сделают пузыри, да и поплывут на них, как на косных[26], с Христом-Богом, кому куда поближе, как я грешный, плавал в прежни годы. Так стало быть тужит и горевать не о чем!

Слушали казачки речь Деревянова и, вспоминая его приключение, от котораго он так удачно отделался, утешались.

Что же делали в это время аханьщики? Они бедствовали в полном смысле этого слова. Когда взломало лед и разнесло их на льдинах по морю, они ясно увидели, что им приходится не до рыболовства и не до сбережения рыболовных сна-

349

стей, а только бы как-нибудь спасти себя. У кого аханы были вынуты из воды, те взяли их, a у кого они остались в воде, те так там их и бросили, и все устремились к Гурьеву. Но было уж поздно: кругом охватило их волнующееся море! —

 

VI.

С людьми, говорится, смерть красна. Следуя этой пословице, аханьщики стали собираться партиями, чтобы вместе, общими силами, изъискивать средства к своему спасению. Пример Деревянова был еще свеж, памятен им. Сначала он был не нужен им; они надеялись, как-нибудь и где нибудь, выехать к черням: но под конец они убедились, что нет другаго средства избавиться смерти, как сесть на бурдюки. Но к сожалению некоторые из рыболовов не знали искусства — как снять с лошади кожу, чтобы вышел из нея годный бурдюк. Это проявилось в артели С. Затворникова, молодаго, лет 22 казака. В его артели было четверо Киргизов, людей неопытных и от природы трусливых, двое казачьих мальчиков, которые не больше смыслили в этом деле, чем Киргизцы, — да, к довершению несчастия, двое русских мужиков, которые только и знали, во все время бедствия, что плакать. Беда приходила Затворникову с такими товарищами. Еще хуже было

350

то, что льдина, на которой он держался с артелью, попала не из толстаго, с первозимья образовавшагося льду, а из тонкаго, покрывавшаго где-нибудь пред тем какой-либо разнос. Вскоре льдина эта, обтираясь и обламываясь с краев об другия мелкия, но не меньше того вредныя в этом случае, начала уменьшаться, и недели в две до того уменьшилась, что стала погружаться, так что аханьщикам доводилось стоять на ней по щиколотку в воде. В такой крайности Затворников решился столкнуть, и столкнул, в воду пять лошадей, чтобы облегчить льдину. Бедныя животныя не могли с разу утонуть, и плавая около льдины, жалобно ржали и вскидывали передния ноги на льдину. — «Сердце так и вело коробом, говорил после Затворников: слезы, против воли, так и текли из глаз, как я смотрел на муку лошадей!» — Чтобы скорее покончить страдания лошадей, давнишних своих спутниц по морю, Затворников бил по головам их пешней; и тем помогал им уходить ко дну. — «Меня такое взяло в то время зло (слова Затворникова), что я забыл о Боге, забыл о грехе, — был как бешеный, и чуть-чуть, в азарте, не огрел одного из мужиков по башке пешней, за то, что они мне ни в чем не помогали, сидели в санях, как бабы, и выли голосом, словно за покойника».

Между тем день ото дня становилось теплее, льдина час от часу исчезала, и Затворников ка-

351

ждую минуту видел неминуемую гибель; но как казак, как сын стараго моряка, не унывал и старался, как умел, утешать и ободрять своих горемычных товарищей. — «Посмотрите-ка, братцы! говорил он им: вонт впереди нас шиханы! они, я знаю, около Пешных, недалеко от черней; нас к ним уваливает и сейчас ударит об них; но слушайте-ка! льдина под нами и без того чуть держится, а как толкнет ее в шихан, так и поминай как звали. Что призадумались? Аль боитесь утонуть? Гм! Как бы не так! Уж эта стара штука! Видали мы еще не то, да не трусили. Вот веревка, возмись каждый крепче за нее, да и держись. He все с разу утонем; нас не один; кто-нибудь успеет вскочить на шихан, а там, один за другим, и все вскарабкаемся на него, a там, Бог милостив, переберемся и на черневый лед; а ежели не удастся — так наедут какие-нибудь ловцы или тюленьщики; теперь уж время такое, чай полно на море астраханских судов.

Лишь только успел Затворников кончить речь свою, как льдину поворотило в сторону и внесло в мелкий, подобный каше, лед, который казаки называют сауш. Тут она увязла и остановилась. — «Опять, чорт возьми, неудача»! вскричал Затворников голосом человека, разсерженнаго на весь свет, плюнул с досады и сел в раздумье на сани.

Затем наступила темная ночь, не первая, надоб-

352

но заметить, a уж двадцатая с того времени, как Затворников скитался по морю. Товарищи его рыдали и тем его бесили. — «Слушайте... трусы! сказал он им: ежели вы не перестанете плакать, да сидеть спустя рукава, — то в последний раз видите меня с собой! Завтра, чем свет, брошу вас здесь, как подлецов! Хоть вплавь, хоть как-нибудь доберусь до шиханов. Пропадайте вы тут, как собаки! Лучше, спокойнее десять раз умереть одному, чем с вами, с такой, Господи прости, дрянью...

— «Да что же мы будем делать?» проговорили сквозь зубы мужики.

— Что хотите, олухи, только не плачьте! Изрубите которыя-нибудь сани, разведите огонь, сядьте кругом его, да сказки сказывайте или песни пойте; боритесь или хоть деритесь; тогда все-таки будет как-то повеселее. А то, вишь, как разхныкались, словно девки, которых насильно замуж выдают. По нашему, не робеть — так выйдет дело! Двух смертей, знаете, не будет, а от одной не отмолился и Аника-воин, а он ведь не нам чета был. Ну, молодцы, за дело!

Ободренные, а быть может, и устрашенные угрозою Затворникова, артельщики и работники его развели огонь. —

— Вот хорошо; давно-бы так, болваны! сказал Затворников. — А что, Петя, много-ли у нас хлеба? спросил он одного из казачат.

353

— «Много еще, отвечал тот.

— А сколько, по твоему, много?

— «Да целых два мешка.

— Ну, небольно много. Нынче на ночь, так и быть, по витушке на брата, а завтра на двоих одну. Станем-те, братцы, как в походе, порциями есть, чтобы после не голодать, да маханину не жрать. А вы, нехристи, хотите лошадинки? Зарежьте чубараго, да и полакомтесь; все равно, бурдюков делать не станем, не умеем.

Киргизы, к которым были обращены последния слова этой речи, отрицательно покачали головами; им было не до еды, не до лакомства.

—Ну, не хотите — как хотите! сказал Затворников. — Была-бы честь предложена, а убытка Бог избавил.

Разсветало. Солнце жарко пекло аханьщиков. — Это было уже в первых числах марта. — Льдина, на которой они держались, чазла; целыя стаи чаек вились и играли над ними; вокруг них, время-от-времени, выныривали тюлени и, плавая около льдины, с какой-то завистию посматривали на людей, овладевших льдиной, на которой только бы им, жителям моря, следовало полежать и погреться на весеннем солнце. Видневшиеся с вечера вблизи шиханы тонули в синей дали; ясно было, что аханьщиков за ночь отнесло от них в глубь моря. Спутники Затворникова, Киргизы, начисто оробели, пали вниз лицом и готовились к смер-

354

ти. Смотря на них, можно было подумать, что они мертвы, если бы по временам не слышались испускаемые ими глухие стоны и частыя воззвания: Алла! Русские хотя и держались на ногах, но находились не в лучшем состоянии, чем самые Киргизы. Один Затворников бодрствовал. Он сдвинул в одно все сани и связал их между себя веревками, надеясь держаться еще сколько нибудь на таком, весьма ненадежном плоту. — Последний овес, какой у него к тому времени оставался, он разсыпал по полу и подпустил к нему лошадей, чтобы оне, голодуя дотоле на малых порциях, хотя бы перед концем жизни насытились вдоволь; но бедныя животныя, как-бы предчувствуя по инстинкту, что им не пережить этого дня, только понюхали овес, но есть его не стали; Это озадачило и бодраго Затворникова, a трусливых его товарищей и подавно.

Через некоторое после того время Затворников увидел в дали черную точку, которая мало-по-малу приближалась к нему и наконец приблизилась до того, что он ясно разсмотрел троих людей с лошадью. «Видно такие же, как мы, горемыки, подумал Затворников. — Действительно то был казак Алексей Курбетев с мальчиком и Киргизом. Судьба свела страдальцев вместе. Льдина под Курбетевым была больше и крепче. Затворников с своими людьми перебрался к нему.

— Что же вы до сих пор, оболтусы, не де-

355

лаете пузырей? был первый вопрос Курбетева Затворникову.

— He умеем как делать, отвечал последний.

— He умеете.... Ах, чорт возми! да это скверно! Я и сам-то не мастер на эти штуки. Однако попробуем. Много ли лошадей?... Восемь у вас, одна у нас —девять. Людей? Вас девятеро, нас трое, всего двенадцать человек. По трое на пару. Одна лошадь в запасе... Гм!... поучимся-ка на ней. Я слыхал когда-то от Деревянова, как он сочинял пузыри; сочиним и мы, может статься, не хуже его. — Эй, вы, орда проклятая! закричал он на Киргизов. Вставайте, да за дело принимайтесь! Вишь, как они развалялись, словно не до них дело. Хорошо вам, поганые басурманы, отлеживаться: лишь только на берег — вы и пошли себе в аулы на айрян, да на кумыс, а нам ведь еще надо службу царску справлять, да на курхай[27] собираться. Ну, что разинули рты? Аль хотите, чтобы я нагрел вам бока линьками! Живей за работу!

Киргизы, покорные голосу Курбетева, принялась вместе с ним и Затворниковым за дело.

356

В несколько часов лошадей не стало; на место их явились бурдюки.

Бурдюки делаются вот как: сперва зарезав лошадь, отрезывают ей прочь голову; потом с шеи, кусок-за-куском и кость-за-костью, отделяют ножами и вынимают из шкуры, как из мешка, все до чиста мясо и остов лошади; после края шкуры у отреза надевают или иначе сказать нанизывают на острый, сделанный из дубоваго саннаго полоза, гвоздь; под самым гвоздем сжимают шкурку и крепко-на-крепко перетягивают и увивают тонкой бичевкой (веревкой), так чтобы между складок не мог выходить воздух; наконец в ногах делают маленькия скваженки, вставляют в них тростниковыя дудочки, и посредством их, чередуясь между собой, аханьщики надувают шкуры на подобие пузырей. После того бурдюки эти подвязывают под сани с боков, к каждым саням по два бурдюка. Такого устройства плоты, или как называют их в шутку казаки, паровые, (пароходы) могут поднимать двоих и троих, a по нужде и четверых.

Лишь только Затворников и Курбетев успели приладить к саням бурдюки, как льдина, служившая им подножием на таком гибком и живом пути, от волнения разломалась на мелкия куски и разсеялась. К счастию, у обеих артелей было довольно хлеба. Разделив его еще заранее поровну, аханьщики уселись по три человека на

357

каждыя сани и пустились по морю, по направлению к черням. Чтобы не разнесло их врозь, они связали сани веревкой одне за другия. По временам они приставали к льдинам, которыя попадались им на пути, и выходили на них, чтобы отдохнуть и расправить свои члены. Тут они подновляли воздухом и бурдюки, которые от продолжительнаго плавания на воде теряли из себя часть воздуха, и оттого больше, чем следовало, грузнули в воду. Пять дней таким образом плавали Затворников и Курбетев с товарищами, пробираясь к черням, но ветер — к счастию, не очень резкий — уносил их от них и кружил по морю, мало повинуясь веслам аханьщиков, сделанным из санных оглобель, да из лопаток лошадиных ног. Наконец в шестой день такого мучительнаго и гибельнаго состояния, судьба нанесла их на судно тюленьих промышленников. Добросовестные Астраханцы немедленно привезли их к Гурьеву, на Стрелецкую косу.

Затворников и Курбетев первые с артелями явились из относа в Гурьев-городок, где встретили их сначала как выходцев с того света.

— «Слава Богу! говорили между прочим обрадованные Гурьевцы, уж коли Затворников выплелся (а он, заметить в скобках, не изсамых еще ловких казаков), так другие, помолодцоватее его, и подавно должны выехать!»

358

 

VII.

Среди пустыннаго, безконечнаго моря? от востока к западу, по краю льдины тянулся обоз, лошадей до 30; на встречу ему другой, лошадей в 20-ть. Съехавшись аханьщики — то были из числа несчастных разнесенных по морю — остановились. И те, и другие искали выезда к берегам, а берега-то им и не давалась. «Куда теперь поедем, братцы? спрашивали одни». Поедемте на полдни, отвечали другие: авось там найдем большие льды; ведь нас туда, кажись, уваливает». Отправились. Но проехав версты с три, они и там встретили волнующееся море, покрытое мелкими, избитыми кусками льду. «Стойте, товарищи! ехать не куда!» Остановились. Старые рыболовы сошлись в кружок и стали думать, да гадать — как бы горю помочь. Но общему совету снесли со всех артелей и сложили в одно место хлеб и приставили к этому запасу одного казака, чтобы он выдавал из него на день каждому человеку определенную весьма малую порцию. Потом отсчитали на каждых троих человек по две лошади и отдали их в руки Киргизам, чтобы они, зарезав их, снимали с них, по указанному способу, кожи на бурдюки, лишния сани изрубили на дрова и велели Киргизам наварить для себя сколько можно больше лошадинагомяса, а для Русских рыбы, чтобы тем уси-

359

лить запас продовольствия; так-как аханьщики предвидели, что дело пойдет в оттяжку. He забыли, между прочим, казаки и лошадей, оставшихся в живых. Весь овес (сена к тому времени не осталось ни клока) сложили в одно место и положили давать его каждой лошади по пригоршне в день. Корм этот, больше чем скудный, дошел в последствии до совершеннаго почти уничтожения, так-что аханьщики должны были под конец, для поддержания жизни в лошадях, подмешивать в овес собственный их помет, мелкоизрубленныя рогожи и стружки санных криулин.

Устроившись таким образом и обезпечив себя провозиею, на случай голода, и бурдюками, на случай того, еслибы льдина под ними уничтожалась, аханьщики разставили кошары, расположились в них с свойственным им хладнокровием и спокойствием, и стали ждать развязки страдальческой своей участи. Между тем день за днем становилось теплее и нередко спрысковал аханьщиков дождь, а льдину под ними продолжало носить из стороны в сторону: то подвигало ее к черням, то снова удаляло в море. Часто аханьщики, свернув рукавицы на подобие зрительных труб, посматривали вокруг себя, — не шлет ли откуда им Бог помощи. «Нечего глазеть по сторонам напрасно! сказал однажды казак Павел Голубов, из числа неустрашимых и отважных рыболовов. Рано теперь; видите, кругом со всех сторон

360

заперло нас льдом, а вот подождите с неделю, льдины проредеют и море очистится, тогда авось появятся какия нибудь суда астраханския. Лучше давайте-ко, братцы, от скуки, тюленей стрелять. Эй, вы, мои гулебщики[28]! У кого есть ружья? Берите их, да марш за мной! вон туда, на край льдины; там я вижу есть тюлени, примемся-ка их колотить: они нам пригодятся.

— «Уж, чего добраго, не торговать ли ты, дядя Паша, вздумал тюленьим жиром? заметил с улыбкой стоявший около него казаченок.

—На, на, на! ах ты, бес, зелены волосы! Да как еще говорит, убей его заразой! отвечал обидясь Голубов. Что я выдумал, того ни тебе, ни отцу твоему, старому кобелю, во веки веков не выдумать, прибавил он. — Ты еще не знаешь, щенок, какое угодье в тюленьем жиру, больно большое, больше чем в тебе, а пожалуй и во всех, что вас здесь ни наесть, молокососах! Он, тюлений-то жир, во-первых горит как дерево, так стало быть замена дровам; в дровах же, ты знаешь, у нас большая нужда; а во-вторых он плавает на воде, нехуже живаго тюленя, так стало быть подмога будет и бурдюкам. Да что с тобой толковать! Постой-ка, голубчик, увидишь это на самом деле, да еще после научишь детей своих, ежели они у тебя будут, т. е.

361

короче сказать, ежели ты, постреленок, не нынче, не завтра не отправишься на тот свет, и не угодишь к черту на свечку.

— «Ну полно, дядя Паша, сердиться, да накликать беду; ведь я пошутил, прости Христа ради, проговорил мальчик с непритворным видом смирения и кротости.

— Нечего мне на тебя сердиться; не стоит; дать вот тебе хорошую подзатылину, чтоб ты, бестия, вперед не смел шутить над старшими, так станешь знать, небось, прикусишь тогда острый свой язычек. Возми-ка лучше, бесенок, прогон да пешню, да и пойдем со мной.

С последним словом вскинув на плечо ружье, любимую и неизменную свою турку, Голубов пошагал к краю льдины; за ним пошли другие, кто с ружьем, кто с багром, а кто с шестом и веревкой.

С час аханьщики ходили по окраине льдины и стреляли тюленей, которые близко от них выныривали. Собирались уже они идти с добычей на стан, как увидели не вдалеке от себя небольшую льдину, а на ней сани с привязанной к ним лошадью. Вскоре льдину эту принесло к ихней, и они подошли к вей, чтобы снять с нея сани и лошадь. Но как же они удивились, когда на дне саней увидели мертваго человека, который, как живой, сидел на корточках, прислонясь спиной к санным головяшкам и держал на коленях в стиснутых и окоченелых руках медную

362

икону. Ha глазах у мертвеца была надвинута баранья шапка. Один из аханьщиков подошел к нему, приподнял с головы его шапку, и все тогда узнали в мертвом казака Чирова, того самаго, припомните, читатель, который при выезде из дома на рыболовство позабыл образ Николая Чутворца. Верно застигнутый врасплох относом и отбитый от людей, старик умер с голоду. Лошадь его истощенная голодом же походила не на лошадь, а скорее на скелет, обтянутый кожей. Увидев вокруг себя людей, она хотела повернуться к ним, но лишь только переступила одной ногой, как тут же упала и не могла встать. He говоря ни слова, казаки взяли в руки шесты и оттолкнули от себя льдину, на которой находился мертвец. Отплыв саженей 50-т, льдина столкнулась с другой вдвое ея большей, не выдержала толчка и разломилась в мелкие куски. Первая на дно пошла лошадь, за нею сани, и в заключение Чиров. В минуту то место покрылось наплывшей новой льдиной. «Царство небесное тебе, добрый старик»! сказали аханьщики и пошли пригорюнясь на стан. Прошло после того еще недели две без особых приключений. Во все время аханьщики не сидели даром, не унывали: одни продолжали стрелять тюленей, другие прилаживали бурдюки к саням, спускали их в воду и плавали вокруг льдины, испытывая прочность созданных самими ими плотов; иные же устроивали денные и ночные ма-

363

яки, чтобы дать о себе звать Астраханцам, если бы случилось, что сии последние плыли на судне недалеко от них. Днем маяки состояли из поднятых вверх шестов, на концах которых развевались куски рогож или кошом. Ночью же маяки делались с огнем. Обыкновенно на самый конец шеста втыкали кусок или целую тюленью шкурку с жиром ; не много ниже этой шкуры привязывали к шесту пук мочалы, мочалу зажигали и шест тотчас поднимали вверх. По мере того, как пламя от мочалы взвивалосб к верху, тюлений жир таял и каплями падал на мочалу ; отчего оговь в ней усиливался, и она не вдруг уничтожаясь, продолжала гореть плавно, медленно как светильня в лампе; между тем воспламенялась и самая шкура, и все это горело до тех пор, пока конец шеста не обгорал и не падал на пол. Тогда маяк снова возобновлялся.

Была уже половина марта. Сверх обыкновеннаго, жара так и пекла аханьщиков. Льдина под ними час от часу рыхлела; нужно было с осторожностию ходить по ней, чтобы не провалиться. He в дальнем разстоянии от аханьщиков виднелась гряда шиханов. Рыболовы разсчитывали, что между шиханов лед должен быть тверже того, на котором они держались, а потому и решились переехать туда. Начали уже спускать на воду сани с бурдюками и усаживаться на них, как вдруг, недумано-негадано, раздался радостный крик казака:

364

«судно!» — «Судно! судно!» повторили все в восторге и устремили жадные взоры свои в ту сторону, куда указывал Голубов. Действительно виднелось не вдалеке от них судно, шедшее прямо к ним на всех парусах. To были Астраханцы-тюленьщики, которые еще за двое суток увидели несчастных аханьщиков, но не могли за льдами кним подъехать.

Через полчаса аханьщики были уже на судне, a чрез несколько дней — в Астрахани, куда вывезли их Астраханцы.

Половина из лошадей незарезанных на бурдюки, к тому времени пала от безкормицы, а остальныя, полуживыя, брошены были на льдине.

 

VIII.

Еще на одной из безчисленных льдин, плававших в то время по Каспийскому морю, собралась, после взлома льда, партия аханьщиков, состоявшая человек из 30-ти Уральцев и из 10 Киргизов. В этой партии, к сожалению, не было почти ни какого порядка, каждый говорил свое, и никто не хотел согласиться с мнением другаго, а все оттого, что в партии этой Гурьевцев было мало. Казаки же, живущие на форпостах по линии Урала, не привыкшие к аханному рыболовству и дотоле мало видевшие море, недоумевали и не доверяли Гурьевцам, считая их, конечно несправед-

365

ливо, виновниками своего несчастия. «He смотри на вас, говорили они им, мы бы не заехали так далеко».

—А чорт вас тащил сюда! отвечали безстрашные Гурьевцы. Вперед вам дуракам наука, знайте край да не падайте. Вы всегда лупите на нас глаза, думаете, что мы, чорт знает, как живем, что все даром нам достается, вот оно как даром-то!

Разногласие это породило между аханьщиками спор; от спора дошло до брани, и Гурьевцы, и линейные казаки не затруднялись в наборе ругательских слов, которыми они честили друг друга, последние наконец отступились и один из них сказал:

— Что вы лаетесь, собаки! Разве нельзя просто говорить без браннаго слова? Белены что-ли вы объелись?

— «Как вас, болванов, не ругать, отозвался со стороны Гурьевцев казак. Вишь вы взялись не за свое дело, да туда же еще харахоритесь, ломаетесь, будто бы что-нибудь тут смыслите. Молчали бы уж! где вам аряньщикам[29]... кисельничать? Знали бы свой Яик, лучше бы было.

366

— Нечего указывать на Яик, сами знаем, стыдно бы об этом вспоминать да укорять друг дружку. Был он когда-то Яик да сплыл, — чай известно и вам, величали его когда-то еще Горынычем и золотым донышком, и тем и сем, и мало ли чем еще. Но нынче он уже не тот, стар видно, стал. Бывало, сказывают старики, 10 или 12 саженным багром насилу дно в нем доставали, а нынче, совестно сказать, кулики через него бродят: где тут водиться рыбе. Цеди себе в нем воду, сколько хочешь, брус с оселком выцедишь! Нет уж, не та пора, отошло оно времечко-то, когда наши старики на выбор ловили осетров. Эх, братцы! Если бы не нужда, чорт ли бы к вам сюда поехал, Господи прости!

Киргизы, видя несогласие и раздоры Русских, начисто взбунтовались и отказались от повиновения хозяевам. Человек 20-ть из них, подстрекаемые и возмущаемые одним дворовым человеком уральскаго офицера, бросили лошадей, которыми управляли, насовали в карманы и пазухи хлеба и, руководимые этим крестьянином, пошли прочь от партии на восток, к Прорвивским черням[30], которые, по их замечанию, находились недалеко

367

от них. Верст пять или шесть они шли по ровному, твердому льду; но потом должны были оставить за собою прочный лед, перебираться по взлому, перепрыгивая с льдины на льдину и подвергаясь каждочасно гибели. Двое из Киргизов, устрашенные очевидною опасностию, отстали от товарищей и возвратились на другой день к партии; а те, которые пошли дальше с крестьянином, все до одного пропали без вести. Нет ни какого сомнения, что они погибли.

Между тем в партии дело все-таки не клеилось, не шло на лад. Линейным казакам, впервые собравшимся на аханное рыболовство, казалось дико, непонятно — резать лошадей на бурдюки; еще непонятнее — как плавать на бурдюках по морю, когда они слыхали, что и суда на нем разбиваются, тонут. Тогда Платон Попов, гурьевский житель, записной и опытный рыбак, вставши на воз с аханцами и поднявши над головой руку, вооруженную кнутом, сказал:

— Если мы будем только спорить, да вздорить, то из этого ничего путнаго не выйдет!... Лучше разъедемтесь-ка, братцы, от греха врозь, кому куда вздумается, — льдины нам не занимать; она, слава Богу, еще широка, а кому тесна, тот пускай себе ищет другую; тогда делай себе всяк, что захочет; я с вами дольше не останусь. Ну, товарищи! Кто охотник? За мной! Пошел!

368

С последним словом он взмахнул кнутом и поскакал прочь.

— Я с тобой! я с тобой! раздалось враз несколько голосов, и вскоре от партии отделилась небольшая толпа аханьщиков и скрылась с передовым за ближайшими храпами. Спустя две недели эта маленькая партия, предводимая Поповым, перебираясь с льдины на льдину, добрались наконец, после неимоверных трудов и опасностей, до черневаго льду, около Мангышлака, а оттуда, следуя берегом, счастливо достигла Гурьева.

Оставшиеся на месте рыболовы два дня жили тут без всякой пользы, были в нерешимости — пуститься-ли им вслед за уехавшими аханьщиками или оставаться тут. Но вскоре потом налетевшая буря разом покончила их раздумье; в несколько минут из огромной льдины, на которой они находились, образовались куски, и на них-то аханьщики, где по трое, по четверо, где по шестеро, против воли, разсеялись по морю. Тогда они по необходимости должны были приняться за бурдюки — эти по видимому пустыя, но на самом деле спасительныя штуки.

Считаю лишним уже разсказывать бедственное их состояние, а равно и других, скитавшихся в разных местах по морю аханьщиков. Все они, снятые в последствии на суда Астраханцами, терпели одно и то же горе, которое почти во всем

369

походило на прежде описанное мною rope других партий. Достойно замечания только приключение троих казачьих мальчиков, которые, по несчастию, отделились от партии с одной только лошадью, — да одного казака, котораго в другом месте отшибло от артели совершенно одного с небольшим хлебом за пазухой, да с подбагренником[31] в руках, — Первые трое очутились на маленькой льдине, с которой они вынуждены были столкнуть в воду лошадь с санями, чтобы облегчить льдину, потому что она и одних их насилу держала. После того они перебирались с льдины на льдину, которыя, обтираясь одна об другую, час-от-часу мельчали и наконец до того измельчали, что им всем троим не можно было держаться на одной. Тогда они связали возжи концами вместе и сделали таким образом из них круг. Схватившись за эти возжи, они старались не разъединиться между собою, безпрестанно вытаскивая друг друга из воды, куда, скользя с маленьких льдин, они каждую почти минуту падали. Два дня они пробыли в таком гибельном состоянии, изнуренные голодом и промокшие до костей. На третий день, когда уже казачата совершенно обезсилели, их прибило к большой льдине. На ней они

370

встретили партию других аханьщиков и с ними уже в последствии были сняты Астраханцами на суда.

Казак же, — то был Денис Бакиров, житель Гурьева городка, — перепрыгивая с льдины на льдину, когда отнесло его от товарищей, вскоре вышел на твердую, большую льдину. Ходя по ней из стороны в сторону, он нигде не находил выхода: везде встречал бушующее море. Один одинехонек, среди пустыннаго, навевающаго могильным холодом моря, страдая голодом — Бакиров близок был к отчаянию. Однажды, как сказывал он после, хотел-было он броситься в воду; но мысль о жене и о детях, а также и о своей душе, остановила его от самоубийства. — Вооружась терпением и положась на Провидение Божие, Бакиров машинально, без всякаго соображения, продолжал себе бродить по льду, куда глаза глядят. Шесть дней терпел он муку голода. Наконец судьба сжалилась над ним и навела его на небольшую рыбу (шипа), брошенную на льду кем нибудь из аханьщиков. С жадностию собаки и с быстротою кошки он бросился на добычу, как будто боясь, что она может ускользнуть от него. Как ни была отвратительна сырая рыба — Бакиров с удовольствием и наслаждением принялся есть ее. Насытившись, он пошел дальше, взяв с собой и рыбу. Три недели он питался этой рыбой, скитаясь по морю и переходя с льдины на льдину,

371

в надежде выдти к черням. Но видя наконец, что льдины стали рыхлеть, исчезать, а берега между-тем нигде не показывались, — он решился взобраться на один из встретившихся ему больших шиханов. Тут Бакиров окончательно остановался, в ожидании какого-нибудь судна Астраханцев. — «Больше всего, говорил он после, я терпел и страдал на шихане от холода. Днем мне было тепло еще от солнышка, но по ночам... ай, ай! не приведи Бог злому Татарину!... у меня зуб на зуб не попадал; словно я был в погребу, во льду, зарыт.

Сидя на шихане, Бакиров заметил однажды, что тюлень, плавая около шихана, посматривал на него с особенным вниманием, пытаясь влезть на него. Спрятавшись за одну выдвинувшуюся на шихане неровность, Бакиров подстерег тюленя, когда тот вполз на шихан — мигом забагрил его подбагренником и умертвил. Снявши с тюленя кожу с жиром, Бакиров достал из кожаной, висевшей на поясу у него сумки, огниво, высек огня, натеребил ваты из бывшаго на нем бухарскаго халата и развел огонь. Это было уже к ночи. Когда Бакиров сидел и грелся около огня, в то время плыло мимо шихана судно тюленьих бойцов. Астраханцы, увидев огонь, остановились и послали к шихану лодку. He будь у Бакирова огня, Астраханцы проехали бы мимо его, не заметив.

372

IX.

— А что, Дениc, ты, я думаю, дал зарок не ездить больше на аханное рыболовство, когда сидел на шихане и ел сырую рыбу? спросил я Бакирова вскоре после того, как он выехал из относа.

— «Помилуйте. сударь, отвечал Бакиров: что я за дурак такой, что буду отказываться от рыболовства и отрекаться от батюшки синя-моря, нашего кормильца! Бросать рыболовство нашему брату, гурьевскому казаку, все равно, сударь, что в землю зарываться: чем станешь семью кормить, да на что службу царску справлять?

— Да ведь страшно, Бакиров, заметил я, как раз утонешь.

— «Ну, так чтож? сказал Бакиров. С Богом! Две смерти не будет, а одной не минуешь, как ни шатай, как ни валяй. Да что об этом и говорить! прибавил он. Уж кому, сударь, на роду написано утонуть, тот и в луже утонет, а кому еще жить, тот и из киян-моря выедет здрав и невредим!

И не один Бакиров, а все Уральцы такого счастливаго мнения.

В заключение скажу, что аханное рыболовство как ни страшно, как ни опасно и как, в случае, ни раззорительно, но вместе с тем оно и

373

благодетельно: во-первых, оно дает средства к жизни гурьевским казакам; во-вторых, — что должно считать еще важней, — оно служит для казаков отличной школой. На аханном рыболовстве казак с малых лет свыкается с опасностию, не ставит впоследствии ее в грош, делается живым, ловким, расторопным, смелым и сметливым, в крайних случаях предприимчивым и находчивым, привыкает к трудам, к холоду, a подчас и к голоду; словом, казак на аханном рыболовстве укрепляется телом и совершенствуется духом. 

374

[1] Урал до 1775 г. назывался Яиком.

[2] Подобный неутешительный пример представляет нам соседка Урала — р. Эмба. Десять лет назад (писано в 1853 году) она впадала в море двумя, хотя небольшими рукавами; но в 1852 году, весной, Гурьевские казаки ездили туда на охоту и уже устьев ея не нашли: оне совершенно исчезли в песках и камышевых зарослях; только по приметам можно было догадаться, где были устья. —

[3] Ныне самый глубокий фарватер в устьях Урала только 2½ фута, а прежде, лет 20 тому назад, в нем проходили, с полным грузом, большия мореходныя разшивы, которыя сидят в воде, no крайней мере, на 6 или 7 футов. Одним словом, куда ни взглянешь по прибрежью моря, — везде встречаешь быстрый упадок вод: где прежде плавали суда и большия лодки — там ныне бродят кулики и цапли.

[4] Я так говорю потому, что аханами рыбачат на Каспийском море и Астраханцы, но в малом размере; — главную же роль в рыболовстве играют у них крючья, употребление которых в Уральском казачьем войске запрещено.

[5] Рыболовство, отправляемое казаками на Каспийском море, на судах и лодках осенью, названо жарким, в отличие от другаго подобнаго ему, производимаго на тех же местах весною, в известнаго под именем курхайскаго.

[6] Рыболовство, производимое в Урале неводами близь Гурьева, во время глубокой осени.

[7] Войском называется весь наличный комплект казаков, которые осенью, зимой и весной рыбачат в Урале общей массой по рубежам, или ятовям. Ятовями называются такия места в Урале, где преимущественно набирается рыба партиями. — Под именем же рубежа разуметь надо черту, назначенную начальством в день рыболовства поперег Урала, ниже которой никто не смеет рыбачить под страхом наказания.

[8] Чернями казаки называют берега моря, и название это, вероятно, произошло от слова: чернь; так как морские берега, когда приближаешься к ним с моря, сначала показываются черной полосой на горизонте. От слова «черни» происходит и название «черневой» т. е. прибереговой. «Я ехал или стоял в чернях» говорит казак. — Это значит, другими словами: «Я ехал или стоял в виду или близ берегов.»

[9] Полуостров Мангиншлак.

[10] Урочище на морском берегу, между Золотинским и Перетаскным устьями Урала.

[11] Это значит: якорь вынимай, парус поднимай!

[12] Название островов.

[13] Общеупотребительное киргизское оружие, состоящее из небольшаго топорика на длинной, аршина в два, рукоятке. Раны, нанесенныя чаканом, особенно по голове, смертельнее сабельных.

[14] В давнее время, когда Уральское казачье войско управлялось по своим казачьим обычаям, всякий офицер или старшина или просто-напросто выбранный обществом казак, назначаемый на какое-либо рыболовство, назывался атаманом. — Слово это и до сих пор осталось в употреблении у народа.

[15] Каждая артель ограничивается числом 10 лиц войсковаго сословия. Работники не из казачьяго звания, как простые помощники по рыболовству, в счет нейдут, и на них никакого участка не отводится. Артель может состоять из меньшаго, но ни в каком случае из большаго числа людей.

[16] Малолетками называются казачьи дети, от 15 до 18-ти летняго возраста, не зачисленные в казаки, но несущие повинности т. е. отправляющие в войске своего рода службу.

[17] Под именем вольных вод не должно разуметь, что воды эти в Каспийском море не принадлежат Уральцам. Нет, оне собственность казаков, собственность, Высочайше дорованная Монархами. Названы же оне волъными только в отличие от бакенов, где казак рыбачит не по произволу, как в вольных водах, a по жеребью.

[18] От киргизскаго слова: кош, или косс, т. е. стан.

[19] Считаю нужным заметить, что первая забота у аханьщиков о лошадях. Да и вообще, где бы ни был казак, на промыслах-ли, в походах-ли, он больше всего, больше самого себя, печется о лошади. « Конь подо мной, говорит казак, то и Бог надо мной».

[20] Аханы из выдубленной пряжи служат до 3-х лет и больше, — но из невыдубленной за одну зиму в воде испревают и уже на другую зиму делаются негодными, a тотому такие, натурально, не в употреблении.

[21] Думаю, не всякому известно, что такое подворы. — Это ни больше ни меньше, как веревки, которыя, и сверху и снизу, подшиваются или насаживаются к аханам и всем рыболовным сетям. В иных местах подвора называется тетивой.

[22] Эта веревка называется наслушкой, а палка, к которой она привязана, костылем.

[23] Слово зярык Уральцы усвоили от соседей своих Киргизов, в языке которых зярык или зяртык значит диру или худое место на чем-нибудь.

[24] Пузырями казаки называют бурдюки, а что такое бурдюки, всякому, думаю, известно; впрочем ниже, в своем месте, я разскажу об них. —

[25] Название островов, лежащих в море и принадлежащих Уральским казакам.

[26] Название известнаго устройства небольших легких лодок, употребляемых на Каспийском море разездными уральскими чиновниками, оберегающими морския воды от тайных (воровских) рыболовств.

[27] Сокращенное слово курхайское рыболовство, отправляемое казаками на судах весной, по вскрытии льда. — У казаков привычка сокращать название рыболовств; так например, они называют аханное рыловство просто — аханы; плавенное — плавня, и т. д.

[28] Гулебщик значит охотник.

[29] Городские казаки в насмешку называют всех других, живущих по форпостам на линии и питающихся между прочим молоком, аряньщиками, от киргизскаго слова: арян или айрян. Арян не что иное как наквашенное и потом разведенное водой молоко.

[30] Близь восточных берегов Каспийскаго моря, между устьями реки Эмбы и уничтоженным Ново-Александровским укреплением, есть острова, называемые Прорвой, от них-то и черни называются Прорвинскими.

[31] Род багра на коротком вязовом шестике. Подбагренник употребляется при вытаскивании рыб из прорубей.

 

 

ПУБЛИКАЦИЯ:  Железнов И.И. Картины аханного рыболовства / Железнов И.И. Уральцы. Очерки быта Уральских казаков. Ч. 1. Издание 1-е. М.,1858. С. 295—374.